— Вы закончили, ваше превосходительство? — спросила я, зевая в ладонь.
Начальство, успевшее уничтожить не только свой десерт, но и мои эклеры, сообщило, что мы можем идти.
— Григория Ильича проведать надо, — решила я по дороге. — Соскучилась, мочи нет.
— Ах, молодость! — вовсе без восторга согласился Крестовский. — Считайте это наградой, Евангелина Романовна, за то, что при покойнике в обморок не брякнулись.
— Что же тогда мне причитается, Семен Аристархович, за те часы, что я вас не тревожила, позволив почивать?
— За это я вашего жениха осмотрю на предмет чародейский.
У Грининой постели дежурил Старунов. Мы поздоровались, Иван сказал, что Дульсинею он в камере запер, в той, что Рачков раньше занимал, которого уже по этапу отправили, что господин Волков нынче не колотился, и что он, пожалуй, пойдет. Я не возражала, попросила только захватить саквояж с уликами. Семен принялся чародеить, наполнив комнату запахом мяты, я присела в кресло и задремала.
— Попович, — вырвал меня из объятий сна баритон Крестовского, — когда вы дело об убийстве Бобруйского планируете закончить?
Я пожала плечами.
— Общая картина преступления наметилась. Предположим, завтра или через день.
— Завтра, — кивнул Семен. — И после этого берите своего жениха и перевозите его в Змеевичи, в тамошнюю больницу.
— Григорий Ильич так плох? — спросила я с любопытством, для порядка исторгнув всхлип.
— Очки при вас? Наденьте.
Я подчинилась, посмотрела на пульсирующую пуповину, идущую от Грини к потолку.
— Это опасно?
— Очень.
Спрятав очки в футлярчик, я вздохнула и, положив на пол подушечку, рухнула на нее коленями.
— Гришенька! На кого ты меня покидаешь! — Посмотрела на Крестовского, тот дернул подбородком, и я снова взвыла: — Сокол мой ясный! Бубусечка кареглазая!
При слове «бубусечка» Семен кашлянул и махнул рукой:
— Полно, Евангелина Романовна, может…
— Сомлею, — пригрозила я, поднимаясь на ноги. — Придется вашему превосходительству на руках меня в каземат нести.
— Это было бы крайне затруднительно, — согласилось начальство, подхватывая меня под плечи и колени. — Экая вы, Попович, барышня трепетная.
Закрыв глаза, я опустила голову на мужское плечо и сызнова задремала. Сквозь неглубокий сон слышались мне разговоры его превосходительства с Давиловым, скрежет замков и скрип дверных петель, ровный стук Семенова сердца, его дыхание.
Очутившись в камере на постели, я дождалась, пока Крестовский запрет дверь, обернется ко мне, поднесла к уху указательный палец. Семен нацепил «жужу», уселся напротив.
