— Евангелина Романовна, прошу прощения, господин Зябликов вам знаком?
— Ни в малейшей степени. Счет, будьте любезны.
— Он настаивает, — перебил халдей, — форменный скандал у заведения устроил. Зябликов Геродот Христофорович.
— Не знаю никаких Геродотов! — Поднявшись, я даже ногою топнула. — Извольте…
Официант рассыпался в извинениях:
— Скандал ведь! Кричит, страдаю, руки на себя наложу, пусть, кричит, ответственность на себя возьмет после всего, что меж нами приключилось.
— Какую еще ответственность?
— Овладетельную, — прошептал халдей, густо покраснев.
— Попович, — сказал Крестовский кисло, — посмотрите на этого страдальца, пока я заплачу. Вдруг овладели да запамятовали. С вашей насыщенной жизнью это неудивительно.
Сдернув с вешалки шубу, я вышла на крыльцо, вокруг которого столпилось с десяток зевак. Сбоку у перил стоял извозчик, а в коляске, распрямившись во весь рост, сидел покалеченный мною давеча корнет Герочка. Узнала я его не сразу, очень уж уродовал смазливого юнца распухший до безобразия нос.
— Явилась, — прокомментировал кто-то внизу, — сердцеедка столичная.
— Глазищами так и жжет. Может, она эта… Цирцея, колдунья, то есть?
— А может, — значительно повела я взглядом по смутно различимым лицам, — кто-нибудь за словесное оскорбление мундира в клетке посидеть желает?
— Не-э… — проговорили без испуга. — Цирцея блондинка была, а эта рыжая.
— И вовсе не блондинка, брунетка даже, баба-то была восточная, жарких кровей, ее просто в мраморе ваяли, а мрамор…
Герочка, спустившись с коляски, прохромал к крыльцу, рухнул на колени и ступень за ступенью пополз ко мне:
— Госпожа! Евангелина Романовна… Ева… Хозяйка…
Спор о мастях и скульптурах затих, публика внимала представлению.
— Геродот? — спросила, ощущая приближение обморока, когда страдалец, преодолев последнюю ступеньку, распластался и сделал попытку расцеловать носки моих ботильонов.
— Герочка, только ват Герочка, ваш раб, ваш холуй, госпожа моя… — Он приподнялся на локте, дернул себя за ворот, открывая шею, на ней я, будто сквозь туман, разглядела зеленоватую, толщиной с палец цепь, изображающую змею, кусающую себя за хвост.
— Пропал мужик, — решили в толпе, — ноги ей целует. Зря целуешь, Чижиков, у ей жених при чинах.
— И вовсе не Чижиков, Зябликов. Он же кричал: Зябликов, корнет в отставке.
— Вот сей момент ему столичная Цирцея еще одну отставку даст.
— Довольно. — Спокойный баритон Семена прозвучал небесным гласом. — Вы, юноша, ползите внутрь, в ресторацию. А вы, господа, расходитесь, представление на сегодня окончено.
