Пружинно поднявшись, чародей обратился ко мне:
— Можем идти.
С четверть часа еще я целовалась и тискалась с ребятишками, всплакнула даже. А на улице спросила:
— Митька тебе с леденцом сил передал?
— Редкий дар у ребенка, можно сказать, исключительный. Поэтому… — Семен вдохнул холодную влагу полной грудью. — Не важно. Слушай, Попович, а не закусить ли нам с тобою на дорожку?
— Если платишь ты.
— Совсем поиздержалась?
— На букетах в основном.
— Ладно, веди, показывай, где тут столичных сыскарей покормят вкусно.
Ресторацию я выбрала с расчетом, чтоб пройти мимо «Фотографического храма искусств» господина Ливончика.
— Соломон! — помахала, глядя в витрину. — Выйди на минутку.
— Геля! — Ливончик выглянул, скрылся в салоне, вернулся с двумя большими конвертами. — Твой портрет, за который уплачено, и другой такой же жениху, господин Волков просил не раскрашивать.
Крестовский гнуму поклонился и стал рассматривать мой раскрашенный витринный лик, сверяя его с оригиналом. Ни то ни другое ему не нравилось.
Я принялась многословно, по-гнумскому обычаю, прощаться.
— Погоди! — Ливончик схватил меня за шею, заставляя пригнуться. — Как поедешь… — Он бросил быстрый взгляд на Семена. — До Змеевичей ни с кем в разговоры не вступай и ни боже мой ни от кого угощения не бери.
— Чего? — протянула я удивленно.
— Я все сказал. — Гнум чмокнул меня в щеку. — Маменьке поклоны и все в таком роде.
И он ушел, звякнув дверными колокольчиками. Крестовский на них задумчиво посмотрел.
— Хороший амулет и полный. Надеюсь, этот сопливый малышонок не менее мои сапфиры зарядит. Попович, рот закрой, я голоден.
Я ничего не понимала, вообще ничего. И тон у шефа был таким показательно противным, и слова немилосердные. Что он, что Гриня — два сапога пара. Нет, бежать! Прочь, в столицу, к любезным товарищам, к привычной службе! Стоп, Геля, подумай. Ладно, Волкова ты знаешь мало, но уж Семушку своего изучить успела, даже со скидкой на твою кошачью в него влюбленность. Подлости в нем нет, а вот хитрости изрядно. Не болтай, вопросов не задавай. Так надо.
В ресторации шеф выбрал столик у окна, сделал заказ, всесторонне и основательно обсудив его с официантом, и, ожидая подачи блюд, рассеянно на меня воззрился.
— Евангелина Романовна…
— Семен Аристархович, — отозвалась я тем же тоном, откладывая горбушку.
— О делах наших скорбных побеседуем?
— С превеликим удовольствием. — Хорохорилась я перфектно, и голос не дрожал, и глаза не влажнели. — Приступайте.
