Их автоколонну перебросили на другой объект.
Сколько слез пролила Мария! Не столько от обиды, нет! — от стыда… Как смотреть теперь будет в глаза людям?.. Что скажут брат Дмитрий, Валя и дед Василий?..
Сначала Мария жила у брата, и было очень тесно, потому что ребятишки у Дмитрия подрастали. А потом, когда он построил себе большой новый дом, она осталась в пятистенной бревенчатой избушке, безвозмездно оставленной ей. В то время у Марии уже Вовка народился.
* * *
Народу в автобусе было пока немного, и Мария с Вовкой устроилась на предпоследнем сиденье. С разных сторон поселка к остановке сбегались люди, здоровались на ходу и тут же заводили разговоры, с шумом взбираясь в автобус.
Кондуктор, толстая молодуха, уже начала продвигаться по проходу, картаво повторяя:
— Приобретайте билетики! Билетики приобретайте, граждане!
И получалось это у нее забавно, словно шарик во рту перекатывался: «прлиорблетайте».
— На мальца тоже положено, — сказала она, кивая на Вовку.
Мария неохотно достала еще полтинник и подала кондукторше. Та оторвала ей второй билет. Год назад Мария возила Вовку бесплатно, выдавая за дошкольника, а теперь уж вырос. Она поглядела на Вовкин затылок, где в ложбинке торчал завиток волос, и сердце ее наполнилось материнской нежностью и гордостью, что у нее растет сын.
* * *
Вовке шел уже десятый год. Вырос он незаметно. Иногда, задумавшись, глядела Мария на сына, и ей казалось, что все, что происходит, вся жизнь ее — это не на самом деле.
Она могла часами, забываясь и оставив дела, сидеть и думать, думать…
Вовка в это время гонял голубей на соседней улице или барахтался в реке. А то вместе с ребятами бегал на карьер поглазеть, как взрывают. Отправлялись туда самые смелые, девчонок не брали.
Очнувшись, Мария вспоминала, что пора загонять Вовку домой. Если приходилось долго искать его — бранилась, больше для порядка, для острастки, но вскоре забывала о том, что бранилась, да и о Вовке тоже. И когда он, набегавшись за день, засыпал безмятежным сном, Мария еще подолгу сиживала наедине со своими мыслями о бабьем одиночестве.
После отъезда Вали Мария перешла в ее склад, о котором так мечтала и который вскоре стал ей более постылым, чем прежний, потому что люди приходили просить «для хозяйства» кто олифы, кто краски, кто отрезать стекла на створку, потому что «мой-то мужик, холера его дери, разбуянился по пьянке, начисто высадил». Отказывать неловко, а всех не оделишь, растрата большая может быть — тогда, не дай бог, и за решетку недолго. Опять же: не ублажишь людей — плохая.
