Ведьма Дивнозёрья | страница 18

— Я никому его не отдам. И буду заботиться, — Аленка запустила пальцы в густую белую шерсть. — Мы подружимся. Честно-пречестно!

Она что-то шепнула щенку на ухо, и тот вдруг исчез. Лишь собачьи следы, появляющиеся на земле рядом с Аленкой, указывали, что симаргл все еще здесь. Кажется, эти двое и впрямь нашли друг друга.

— Снежок! — крикнул коловерша им вслед. — И чтобы никаких Пушков мне тут.

— Вот ведь эгоист, — Тайка рассмеялась.

— Звиняй, хозяйка, — Никифор снял картуз. — Кто ж знал, что Сеня — тот еще фрукт. Ох, прав был Пушок…

— Бражку варили? — Тайка принюхалась.

— Ага, — потупился Никифор.

— Пили?

— Ну, по чуть-чуть… Просыпаюсь, а Сенька сбег и серебряные ложки прихватил, гад.

«И поделом», — хотела сказать Тайка, но вместо этого улыбнулась:

— Не расстраивайся, Никифор. Ты же от чистого сердца, другу помочь хотел.

Домовой просиял:

— Ты у меня, хозяюшка, самая лучшая!

— А ты льстец.

— Не без этого… Как думаешь, — Никифор напялил картуз и приосанился, — зачем тот тип из дивьих приходил?

— Как пришел, так и ушел, — Тайка пожала плечами. — Мне-то какое дело?

— Кому ж еще, как не тебе? — Домовой огладил бороду. — Ты ж у нас ведьма!

Тайка вздохнула: сколько раз за последние дни она слышала эти слова?

Ох, а то ли еще будет!

С самого утра Тайка затеяла печь пирожки. Думала домового порадовать: Никифор в последние дни смурной ходил да все вздыхал тяжко. Но горестями не делился.

— А с чем пирожки? — На стол спикировал Пушок. — С маком?

— С таком, — Тайка отмахнулась полотенцем, и коловерша вспорхнул, подняв облако мучной пыли.

Порой Тайке казалось, что осенне-рыжий Пушок, напоминающий помесь кошки с совой, взял худшие качества от тех и других. Он был быстр, нагл, умел подкрасться бесшумно и жрал все, что плохо лежало. А по его мнению любая еда лежала плохо. Вот и сейчас сцапал когтями куриное яйцо и смылся, гад.

— Брось, хозяйка, — Никифор чихнул и принялся отряхивать картуз от муки. — Пущай летит, разбойник пернатый.

Тайка вытерла пот со лба и погрозила кулаком печке, за которой спрятался вороватый коловерша.

— И все же, Никифор, что случилось? Я же вижу, ты сам не свой.

Домовой, вздохнув, поскреб в бороде:

— Гриня пропал. Уж целую седьмицу как. Не знаем, чо и думать.

Гриней звали дивнозёрского лешего. Тот хоть молодой и озорной был, но дело свое знал хорошо. Грибов и ягод в лесу всегда родилось в избытке, зверье лоснилось и множилось, лес рос красивый, чистый, а то, что Гриня порой превращался в выпь и пугал криками дачников, — так у всех свои недостатки.