Но меня беспокоило вовсе не то, что этот парень действовал за нашей спиной. Было ясно, что в этом деле слишком много тайн. Меня на самом деле грызло другое – то, что этот козел, который не входил в число подготовленных в ФБР переговорщиков об освобождении заложников, смог сделать то, что оказалось мне не по силам.
Он смог поговорить с Мартином Бернхэмом по телефону. Просто так.
Тогда я понял, что успех этого продажного политика в том деле, где мы благополучно провалились, был своего рода метафорой для обозначения всего того, что было не так с точки зрения нашего одномерного мышления.
Помимо проблем с филиппинскими военными основной причиной того, что мы не могли эффективно воздействовать на похитителей и заложников, была наша привычка действовать по принципу «око за око». По этому принципу, если мы созванивались со злоумышленниками, то просили о чем-нибудь, и если они давали это нам, то мы должны были дать им что-нибудь взамен. Именно потому, что мы были позитивно настроены и уверены, что Бернхэмы здоровы и невредимы, мы никогда не звонили и не требовали доказать, что они живы. Мы боялись влезать в долги.
Если мы передавали «просьбу» и они выполняли ее, то мы были им должны. Невозвращение долга было поводом обвинить нас в недобросовестности ведения переговоров, а при недоверии похищенных людей убивают.
Конечно же, мы не просили у похитителей разрешения поговорить непосредственно с заложником, потому что мы знали, что они откажут, и боялись опозориться.
Этот страх был крупным недостатком в нашей установке на ведение переговоров. Некоторые сведения можно получить только путем прямого расширенного взаимодействия с вашим противником.
Нам также были необходимы новые способы получения сведений без всяких просьб. Нам нужно было изящество при составлении вопросов о чем-то более сложном, в отличие от прямых вопросов с динамикой ответов «да/нет».
Именно тогда я понял: то, чем мы занимались, не было общением, это была вербальная гибкость. Мы хотели, чтобы они видели все так, как это видим мы, а они хотели, чтобы мы видели все это их глазами. Если дать этой динамике рассыпаться в реальном мире, то переговоры срываются и происходит взрыв напряжения. Эти настроения проникли во все, чем занималось ФБР. Все превратилось в разборки. И это не сработало.
Наш подход к вопросам о доказательстве жизни заложников был воплощением всех этих проблем.
В то время мы убеждались в том, что наши заложники живы, задавая похитителям вопросы, ответом на которые была информация, которую мог знать только заложник. Это вопросы, похожие на те, которые задают в службе компьютерной безопасности, например: «Назовите кличку первой собаки Мартина» или «Какое отчество у папы Мартина?».
