— Хорошо, я расскажу тебе. — Он просиял еще больше. — Мы с Дейвом собираемся придумать целую колонию на Ганимеде, людей, обстановку и все, все.
И он принялся подробно живописать, какая это будет колония, как ему пришла в голову эта идея, как Вацински и остальные реагировали, когда он ее выдвинул. И в заключение посвятил Мардж в то, что было уже действительно секретными сведениями: рассказал о заключительном предложении Просели — «уничтожить» колонию, чтобы спровоцировать оккупацию Ганимеда силами ООН.
— Вот так, — закончил он. — Разве это не удачно придумано? Завершенная, тщательно проработанная идея. Она…
Кеннеди остановился на полуслове. Лицо моментально погасло. Мардж глядела на него с ужасом, никак иначе нельзя было истолковать выражение ее глаз.
— Ты это всерьез? — спросила она.
— Конечно, всерьез. А что тут не так?
— Все не так, вся эта ужасная шарада, эта фальшивка, с помощью которой хотят манипулировать лучшими чувствами всего мира. Что за чудовищный, грязный обман! И ты еще гордишься им!
— Мардж, я…
— Что ты? — тихо спросила она. — А ты сидишь тут и просто лучишься счастьем и удовлетворением. Как ты можешь?
— Давай подойдем ко всему с другими мерками, будем судить по законам, которые тут применимы, — четко выговорил он. — Как продукт художественного творчества. Не станем впутывать сюда мораль. Вечно ты затуманиваешь суть, притягивая нравственные дилеммы и нравоучения.
— Совершенно невозможно судить «по тем законам, которые тут применимы», Тед. Поэтому ты и ошибаешься. Необходимо взглянуть на то, о чем ты говорил, в связи со всем остальным, и в таком контексте я не могу не заметить, насколько все это смердит.
— Мардж! — хватил он вилкой об стол.
Она не отрываясь смотрела на него.
— Наверное, я погорячилась, Тед. Извини, дорогой. Я не хотела читать нравоучений.
Она сидела, сжимая челюсти, видно было, как она старается подавить новый эмоциональный всплеск. Кеннеди крепко взял ее за руку.
— Не надо так переживать из-за пустяка, — сказал он. — С этой минуты давай решим — в 14.30 я закрываю за собой дверь кабинета, и забываю все дела до утра. Иначе мы будем все время ссориться.
— Ты прав, дорогой. Лучше пусть будет так.
Он снова занялся едой. Но пища теперь казалась безвкусной, вернуть только что пронизывавшую все его существо эйфорию оказалось совершенно невозможно.
Между ним и женой открылась глубокая трещина, становившаяся шире день ото дня. Он подумал о том теплом чувстве удовлетворения, которое только что излучал, и поразился самому себе, как он мог впасть в такое состояние. Ведь, если признаться, то он и Сполдинг влезли в бездушное дело. Ничего хорошего в этом не было. И все же он впал чуть ли не в экстаз, пока несколько суровых слов Мардж не вывели его из этого состояния и не открыли ему глаза.
