Потом, наконец, их выпустили, и даже дали жилье.
Кили с мамой достался угол в комнате, еще худшей, чем в бараке. Комната оказалась ледяной по зимам, и сырой летом. А у мамы оказались слишком слабые легкие.
Она умерла через два года, когда Кили исполнилось одиннадцать.
* * *
От теплой батареи его, конечно, прогнали — в том, что прогонят, Кили и не сомневался. Кое-как запахивая пальто, упорно не желавшее сходиться на животе, он вышел из подъезда, и побрел, куда глаза глядят. Ладно, хоть отогрелся, и то дело. Поесть бы что-то, хоть немножко. Вот если бы карточка… Кили горько вздохнул. Может, попробовать в социалку зайти? Может, хоть хлеба кусок дадут?
До социалки пришлось тащиться полчаса, не меньше. Кили там немного знали, поэтому, не смотря на отсутствие карточки, оделили двумя кусками хлеба и стаканом тепловатого жидкого чая. Оделяла, конечно, баб Нюра, человечиха, но добрая и сострадательная.
— Чего, выперли? — догадалась она, глядя, как Кили спешно пьет чай.
— Ага, — кивнул Кили. — Совсем.
— И карту зажали, — догадалась баб Нюра.
— Точно, — согласился Кили.
— Вот Ашур сученыш, — протянул баб Нюра. — Как припрутся, самого тухляка им наложу. Килька, ты давай, быстро жри, а то придет еще кто…
Кили понимающе закивал. Давясь, проглотил хлеб, второй кусок сунул в карман, потом залпом допил чай.
— На ночь куда? — спросила баб Нюра.
— Не знаю, — пожал плечами Кили.
— Под мост не ходи, — понизив голос, произнесла баб Нюра. Зыркнула глазами туда-сюда. — Тама трубы теплые, но ты не ходи!
— Почему? — спросил Кили.
— Потому что «водолазы» тама, — объяснила баб Нюра. — Закрючат тебя, и вся недолга.
— Ясно, — кивнул Кили.
Плохо. Про мост он думал. Именно про мост он и думал — потому что там действительно проходили какие-то коммуникации, неподалеку была котельная, и под мостом точно можно было бы переждать ночь.
— По знакомым пройдись, может, пустит кто, — посоветовала баб Нюра.
— Попробую, — убито кивнул Кили.
Не было у него никаких знакомых.
И быть не могло.
…Когда Кили ушел, баб Нюра села за ближайший стол и пригорюнилась. Из подсобки высунулся ее стародавний помощник, повар Геша, и поинтересовался:
— Килька, что ль?
— Он самай, — вздохнула баб Нюра. — Кажись, всё Килька наш. Жалко…
— Погодь. А сколько ему? — Геша нахмурился.
— Полтинник уже, вроде, — баб Нюра задумалась. — Прямо он чего-то совсем сдал. И кишки, видать, загнили, видал, живот какой?
— Не особо смотрел, тут их столько ходит, что не усмотришь. Полтинник? Так это еще много пожил, тю. Это ж он до сорока пяти отработал, считай, да потом приживалом мотался. Долго. Значит, срок ему.
