Иерархия медицинских заведений в представлении Басаргиной выглядела китайской грамотой. И все же разобраться, что же это такое было, становилось особенно важным. Не из любопытства, а потому что, оказывается, ей действительно нужно знать больше, чем ничего, о человеке, который… рядом.
Глеб явил себя еще минут через пять — докуривал. Уселся на диванчик, положил рядом телефон и негромко попросил:
— Можно мне пароль от твоего вай-фая? Придется в почту зайти.
— У тебя есть дети? — спросила она невпопад, рассматривая его, как нечто диковинное.
— Какие дети? — непонимающе уставился он на нее.
— Обыкновенные! Ты говорил… Я слышала.
— А-а-а-а, — по его лицу расползлась улыбка. Рассеянная, уставшая, вялая. — Не, это так… гипотетические дети… для операционной конкретных живодеров.
— А почему они звонят тебе?
— Да это коллега бывший… из Института неотложки — посоветоваться… им в детство девочку привезли с симптомами от герпеса до кишечной инфекции. Они никак не определятся. Сейчас точно по закону подлости окажется аппендицит. А пять суток потеряны. Перитонит. Плохо, короче.
На лице Ксении отразилось явно удивление, которое она и не пыталась скрыть, озвучив его:
— И какого черта ты делаешь на скорой?
— Работаю, — пожал плечами Парамонов.
— Это такой карьерный рост?
— Бывает и такой, — криво усмехнулся он, начиная мрачнеть, хотя куда уж было мрачнеть-то. — Допустим, мое призвание фельдшерство?
— Ты еще про водопроводчика расскажи! — фыркнула Ксения.
— Что плохого в моей работе?
— А что в ней хорошего? Я не понимаю, о чем ты говорил, но я слышала — как. Чушь собачья твое фельдшерство.
— В медицине нет того, что называется чушью, если это сопряжено с жизнями людей.
— Да ладно! — махнула рукой Ксения. — Можно подумать, ты в своем Институте плохо управлялся с этими жизнями, если тебе звонят за советами. Кстати, пароль от вай-фая — мой телефон.
— Ну вот плохо управлялся! — взорвался Глеб, вглядываясь в ее лицо ядовито-синими глазами. Почти индиго. — Ты же не знаешь, почему поперли. Именно поперли, а не ушел!
— Они правы? — не отводила она взгляда. — Или проще было согласиться?
— Проще. Проще, потому что я не знал, смогу ли… снова оперировать. У меня пациент на столе умер. У меня под ножом. Он мне до сих пор снится. Может быть, это была просто не моя работа.
— Жалеть себя — твоя работа, — нахмурилась Ксения и отвернулась.
— Не всем в небе летать.
— Бухать надо меньше! — не осталась она в долгу.
Он побледнел. Губы вытянулись в подобие улыбки. Гадкой и неприятной. Иногда он умел улыбаться и так. Встал из-за стола, подошел ближе к Ксении. И почти на ухо ей проговорил:
