— Путем. Трезвый. Достижение.
— У тебя смена. Немудрено.
— Ты всегда знала, что без работы я свихнусь.
— А это, — она кивнула на Реношку, у которой торчали Петька с Илоной, — работа?
— Спасать жизни — это благородно! — со всем пафосом, на какой был способен, произнес бывший хирург Глеб Львович Парамонов.
— Ну, успехов, спаситель! — попрощалась Вера и, развернувшись, очень скоро скрылась за дверьми Института.
Глеб прокатил по глотке образовавшийся в горле ком, казавшийся сейчас слишком тяжелым, чтобы не отбить брюхо. И вдруг почувствовал опустошение. Опустошение от единственной мысли: он не жалеет. Он ни черта больше не жалеет о ней. Ни о том, что она была, ни о том, что она ушла. Затолканная куда-то в сундук воспоминаний, чтобы не вылезала, она истлела там и перестала быть собой. Память о ней — привычка. Память о ней — ярче того, что он сейчас испытал, глядя на нее. И это даже не освобождение. Это просто… другие заботы, другие желания, другие надежды.
В конце концов, даже женщина — другая. И именно это было странно, поскольку с другой женщиной ждать ничего не приходилось.
Парамонов сам подспудно подходил к мысли, что с Ксёнычем он уже не хочет никакой реализации собственной мести всему миру, когда стало ясно — а с ней это и невозможно. Ее не ударишь. Нет смысла бить. Ей, наверное, это и больно не будет — собственный порог боли она, видимо, уже перешагнула. Но вместе с тем он уже и не смог бы — бить. Очнулся. Вспомнил, что драться — плохо. Так мамы всего мира учат своих шкетов.
Их отношения — слово-то какое! — перешли в новую плоскость, внешне не изменившись. С того памятного утра, когда Басаргина объяснила ему, что у нее не может быть никого, а он торжественно пообещал, что придет, когда она вернется из рейса, минули несколько недель. Он выполнил обещание — явился. И сделал даже больше того — потащил ее в кино, развлекал весь вечер, остался с ней до поздней ночи. В конце концов, он соскучился. Это во-первых. А во-вторых, в нем всегда был жив дух противоречия. Она спит на отдельном диване — а ему надо, чтобы в его руках. Она нуждалась в нем, как в тот самый первый раз — в ее прихожей на тумбочке, так и теперь. И эта странная его власть над женщиной, которая его не любит, из него самого постепенно лепила человека зависимого. Но ничего этого Глеб тогда не понимал. Понимал только, что нет ни желания, ни оснований забыть, как подниматься по лестнице на второй этаж.
Да и в конце концов, что может быть общего между ним и ею, кроме секса? Она ничего не знала о нем — и не хотела знать. Он мало что знал о ней, кроме того, что стало барьером, определяя границы их общения.
