Не плевать на чад безумия, когда он носился по Киеву, разыскивая собственного лучшего друга, которого несколько суток никто не мог найти. Иван не отвечал на звонки – потом выяснилось, телефон у него отняла сама Марина в ходе воспитательной работы незадолго до побега. Он не появлялся ни в своей квартире, ни у знакомых. А однажды утром в интернет просочились фото, сделанные в каком-то клубе. Иван всю ночь зажигал там с Гапоновым и выглядел невменяемым. Обдолбанным. На потеху журналистам.
Чего стоило Рыбе-молоту замять это все, Влад по сей день не знал. Тогда он об этом и не думал. У него погибал лучший друг.
Он все еще помнил, как нашел его. Помнил сутки в клинике, где его откачивали. Помнил вырвавшееся из него усталое, лишенное жизни: «У меня два выхода. Или сдохнуть, или к ней». У Фурсова даже вопросов не возникло, о ком он говорит. Когда все изменилось – он помнил тоже.
Звонить Ивану Влад не стал. Не представлял себе, как сказать. Не представлял себе, как будет оправдываться. Черт подери, это даже не его дело.
Когда народ с прослушивания разошелся, а он сам добрался до дома, минут сорок провел, глядя на записи концертов, найденные на Ю-тубе. Кто ее отобрал? Кто прислал это чертово приглашение? Впрочем, можно ли было его не прислать после просмотра этих проклятых выступлений?
В конце концов, добравшись до кофе, уже вечером он сбросил Мирошу сообщение. Всего несколько слов:
«Пианистку выбрали. Полина Штофель. Загугли».
* * *
В самых лучших городах пахнет морем.
В самых лучших городах пахнет морем.
В самых лучших городах пахнет морем.
Заклинило. С этой фразой он ложился спать. С ней распахнул глаза под утро.
Они приходили редко, эти фразы, но подолгу не оставляли в покое. До тех пор, пока он сам не разродится дальнейшим текстом. Чем-то завершенным. С четким и ясным финалом. Который совсем не обязательно ляжет на музыку, ни во что не закольцовываясь.
В последнее время стихи не всегда находили свою мелодию, не нуждались в этом, становились чем-то самостоятельным. Тексты текстами быть переставали.
Строки падали на грудь невыносимой тяжестью и не давали дышать по ночам. Будили, едва засыпал, удушьем. И чем дальше, тем более ясным становилось, что вдохновение – нихрена не полет, не легкость, не эйфория. Вдохновение – это груз, который, свалившись на хрупкое человеческое тело, не оставит от него и мокрого места.
Вдохновение – это то, за что однажды придется платить. И цена у каждого своя. Мирошева прежде казалась ему непомерной, но он привык. Платить привык. Сейчас – так и вовсе считал себя платежеспособным.
