- А ты чей долг исполняла, когда раздвигала ноги перед бошами[2]! – вдруг подхватил мужчина из сидящих поблизости, но Аньес уже не различала лиц. Только чертовы мерзкие голоса с родным бретонским акцентом.
- Или когда уморила мужа! Тебя-то не тронули, папочка откупил! – это был уже следующий.
- Или ты сама сдала его немцам!
- Так, может, затем и сдала, чтобы сподручней под них ложиться!
- Да о чем говорить, когда она при любой власти устроится!
- Старый Прево подох в тюрьме, как собака! Кто теперь тебя защитит?!
Вокруг ее стола, вокруг нее, на сколько хватало безумных глаз Аньес, стояли люди, толпа, та самая, которая затыкалась при демонстрации силы духа, и которую, ей казалось, она укротила нахрапом. Сейчас они жаждали крови. Ее крови – но на нее-то плевать. Не плевать, что завтра они войдут в дом матери и точно так же забьют и ее.
- О, не волнуйтесь, найдутся защитники, - хохотнула Аньес, вцепившись в дужку на своей чашке кофе так сильно, что побелели костяшки пальцев. А после поднесла ее к губам. И в следующую минуту эту чашку из рук выбили. Горячая коричневая жидкость пролилась на юбку, жаля колени.
- Посмотрим, как они заговорят, когда ты лысой придешь просить о помощи! – пьяно расхохотался кто-то над ее головой.
- Есть у кого-нибудь бритва?
- Довольно и острого ножа, - выкрикнула мать бедного сгинувшего Паскаля.
- Эй-эй, не в моем заведении! А ну, расходитесь, негодники, - кажется, это был голос Бернабе Кеменера, но он быстро затих, поглощенный галдежом вокруг Аньес. Да Аньес даже не уверена была, что и слышала его. Разве услышишь голос разума в этой толпе? Наверняка ведь кто-нибудь и возражал. А она замечала одну лишь ненависть, сплошным потоком устремленную к ней. Впрочем, они ее ненависть чувствовали тоже.
Аньес медленно поднялась с места, глядя на них на всех и вместе с тем не глядя ни на кого. Глаза ее на краткий миг прикрылись сами собой, не в силах выдержать этого. А потом, когда она их раскрыла, то будто в насмешку над окружающими и над самой собой, нараспев произнесла:
- Douce France, сher pays de mon enfance…[3]
И тот же час зал огласился протяжным, противным до зубовного скрежета визгом саксофона, перебивавшим крики и скабрезности, которые все еще продолжали раздаваться по залу.
Она сама не поняла, что произошло и как произошло, но возле нее вдруг оказались две мужские фигуры и быстро оттеснили спинами к сцене. А там другие резко подхватили под руки и заволокли наверх, подальше от толпы. Аньес брыкалась, не соображая, что делать, сопротивлялась и до искр из глаз боялась того, что за этим последует. Но не последовало ничего.
