— Ты хоть помнишь, когда Гапон в нормальном состоянии последний раз что-то делал? — Мирош обернулся и посмотрел на море. Черт бы его подрал, тоже серое.
— Перебесится.
— Или сдохнет, — пробормотал Мирош. — Долго тут еще?
— Ты собрался выдержать до конца?
— Мне Милу надо дождаться.
— Да я ее вообще не видел. Она есть?
— Должна быть. Слышал — ее имя на все лады. Благотворительница, блин.
— Не ки-пя-тись, — повторил Фурса. — Ты за нее не отвечаешь, она тебя на двадцать пять лет старше.
— Отсутствие взаимной ответственности в моей семье — иллюзия. Возьми сраный чехол, курить хочу, — Мирош всучил обратно Владу свою гитару и потянулся к карману куртки. Было чертовски, чертовски холодно. И хотелось не столько курить, сколько забухать. Просилось прямо. Забить голову чем-то еще, кроме Милы. А то и самому до дурки недолго. Отец, может, и не запрет, да он сам попросится. Безумие передается генетически или это его штырит от одной мысли, что матери и правда нигде нет, а это может означать практически все что угодно? Столько времени потратить на организацию чертова концерта и не приехать. И Мирошниченко-старший не смог, прислал вместо себя помощника. Один Мирош — как штык.
Достал сигареты, зажигалку, нервно закурил. У него тоже был отходняк. Свой собственный, после выступления. Или после «Девочки со взглядом». С ним случалось, он пел и обкурившись травы, но Гапоновых штучек никогда в жизни не отмачивал. Просто для легкости. Для чувства свободы. Музыка давала ему свободу, но иногда хотелось свалить от всего, совсем от всего. Тотальный контроль. А они еще не добились ничего из того, что он планировал.
Да, прошлый год стал прорывом. Конкурсы, Польша, студии звукозаписи и приглашения от столичных клубов. Но все это по-прежнему далеко от его собственных представлений об их будущем. Вся жизнь — отдельные песни, написанные спонтанно. Столько материала — на два альбома хватит, но по сути ничего путевого, с чем можно лезть дальше. Себя оценивать — как и копаться в себе — Мирош умел виртуозно. И от этого тоже хотелось свободы. Чтобы просто делать — не думать.
— Ванёк, расслабься, ну правда, — снова донесся до него голос Фурсы. У микрофона голосила девочка «Ой, верше, мій верше» под минусовку Джамалы. И номер слизала, дитя отечественного медиапространства. По идее, если он ничего не перепутал, после нее будет какая-то дура с телевидения речь толкать о том, сколько селебрити столкнулись с проблемой рака и каковы шансы на победу, если вовремя обследоваться. А потом и обещанный хэдлайнер, взращённый на той же ниве, в смысле с того же канала.
