Она снова спряталась в кокон одежды, тщетно пытаясь не думать глупости, и только глаза сверкали над шарфом в ожидании окончания песни.
Пока не прозвучал возле самого уха кричащий Лёлькин голос, деструктурирующий все надстройки в ее голове единственной репликой:
— Они за каким-то хреном текст поменяли, балбесы! Теперь и не погорланишь хором.
Будто тайком,
Давясь теплом,
Он забыл и думать о Герде.
Скоро поймет —
В сердце не лёд.
Лёд растаял вместе с бессмертьем.
Полина сочла за лучшее пропустить замечание подружки мимо ушей, и едва раздался последний аккорд, а толпа радостно заулюлюкала, сказала Лёле:
— Пошли?
— Он просил остаться! — сейчас он купался в аплодисментах и приветственных окриках. За все время концерта еще ни один исполнитель не вызывал такой реакции.
— Но я же не обещала, — Полина отвела, наконец, глаза от сцены и повернулась к Лёльке. — Идем. Холодно, да и времени уже много. Тебя мать точно потеряет.
— А он тебе понравился, — вдруг будто бы в никуда, в воздух, в серые нависшие над Дюком облака проговорила Лёля.
— И что?
— И ничего.
— Вот и поехали домой, — Полина ухватила ее за руку и уверенно поволокла из толпы в сторону ближайшей остановки.
И без глубокомысленного Лёлькиного вывода она понимала, что Мирош ей понравился. Но понимала и другое. Она точно никуда с ним не поедет. От одной мысли о такой возможности ей становилось жарко, хотя на улице по-прежнему свирепствовал ветер, пробираясь под одежду. Потому и убегала сейчас от него и от себя.
* * *
Они должны были играть другую песню. Все должно было происходить по-другому. С январского вечера несколько месяцев назад, когда в его зиму вторглась «Девочка со взглядом».
Обдолбаный почти до невменяемости Гапон, кажется, так и не въехал, что они вообще играли не то, что изначально заявляли. Сырое по сути, с недописанным текстом, который уже второй раз переписывался. В его голове перемыкало, и он включался в музыку, прилаживаясь под остальных, чистых. Фурса ворчал, что могли бы и прогнать заранее, хоть вчера вечером, но свое дело он знал. Кормилин с удовольствием присоединился бы к этому ворчанию, но в группе он, без малого, два месяца — пока помалкивал. Держал нейтралитет.
Ребята привыкли — если Мироша прет, то лучше не вмешиваться. И если он сказал, что будет петь «Девочку…», значит, будет, даже без инструментов и в одиночестве. В «Мете» никто не ступил бы без него и шагу. А на этой чертовой акции по сбору средств у него и вовсе в наличии имелся карт-бланш. Мог позволить себе все что угодно. И ни один из организаторов не сказал бы ни слова.
