* * *
Фастовского давно уже прозвали извращенцем. И к тому были все основания у тех, кто прошел через его руки. Шпилил он кого ни попадя. Но любимых своих учеников — с особенной жестокостью. Извращение же состояло в том, что трахал приват-профессор в основном мозг, а после — срал в душу. На фоне этого его рафинированная внешность, аккуратная бородка, прямой пробор в седой гриве и очки почти как у Чехова казались чем-то из другой реальности. Впрочем, говорят, маньяки на маньяков вовсе и не похожи. А Фастовский уже пятый десяток лет вкладывал знания и силы в своих одаренных детей.
Потому сейчас, глядя на напряженную спину одной из одаренных нынешнего поколения воспитанников, он недовольно хмурился и слушал, сжимая пальцами виски, пока, наконец, не выдержал и не рявкнул:
— Зорина! Довольно! — останавливал он ее уже четвертый раз. И все время в одном и том же месте.
Полина послушно убрала руки с клавиш и, сдерживая вздох, сложила их на коленях.
— Мне вот интересно, — медленно проговорил Аристарх Вениаминович, — мне просто интересно, госпожа Зорина! Вы себя слушаете? Слышите? О чем вы думаете, когда играете?
— О музыке, о том, что играю.
— Тогда не думайте вовсе! — зашел на новый виток приват-профессор. — У вас плохо это выходит! Исполняйте бездумно, получится хотя бы добротная механика. На сцене вам не блистать, но для кабака — вполне сгодится. Или садитесь заново зубрить терминологию! Сделаем из вас теоретика. Тем более, что, судя по этому отрывку, у вас бо-о-ольшие с ней проблемы! Legato! Вы слышите меня? Legato, Полина Дмитриевна! А вы что вытворяете? Сколько раз нужно прогнать этот отрывок, чтобы вы поняли?
— Я понимаю, Аристарх Вениаминович, — кивнула Полина, и рояль снова вздохнул певучей мелодией.
— Ни черта вы не понимаете, — проворчал Фастовский и стал бродить по периметру зала, прикрыв глаза и слушая. Обошел все помещение, сосчитав тысячный раз шаги от стены до стены. Лицо его то морщилось, то вновь разглаживалось. Ровно до того момента, пока пианистка не добралась до прежнего места, которое он считал провальным.
— Зорина! — раздался профессорский рык, едва она его проскочила.
Полина вздрогнула, снова остановилась и мысленно послала профессора к черту. При этом ее лицо было олицетворением смиренности.
— Зорина! В конце концов, я услышу или нет?!
Она кивнула. Собственно, таким образом проходила бо́льшая часть ее занятий с Фастовским. Но сегодня он был особенно изобретателен. И Полина из последних сил сдерживалась, чтобы не рявкнуть в ответ. Сцепив зубы, она в очередной раз коснулась клавиш, в надежде, что теперь у нее получится исполнить все верно. Иначе она бросит и фортепиано, и музыку, и академию! Точно бросит! И избавится, наконец, от Аристарха на веки вечные!
