Очевидно, это и был тот случай, после которого Джастин изменился. Я написал мэру той деревни, спросив, есть ли какие-нибудь легенды, связанные с тем домом. Его ответ лишь разжег мой интерес, хотя в письме не было сказано ничего определенного. Мэр написал, что дом этот стоял на холме, сколько он помнит, но пустует по крайней мере лет пятьдесят. Еще он написал, что это — спорная собственность и, насколько он знает, нет никаких историй, связанных с этим местом. И еще он прислал мне снимок.
Тут Конрад показал мне маленькую фотографию. Я подпрыгнул от удивления:
— Что? Джим, я видел этот пейзаж и раньше… Эти высокие мрачные дубы, похожий на замок дом, который почти спрятался среди них… Я знаю его! Это картина Хэмфри Сквилера, висящая в галерее искусства Харлекуинского клуба.
— В самом деле! — В глазах Конрада зажглись огоньки. — Мы оба очень хорошо знаем Сквилера. Давай отправимся к нему в студию и спросим, что он знает об этом доме, если, конечно, он что-то о нем знает.
Мы нашли художника, как обычно, за работой над причудливым полотном. Он был выходцем из очень богатой семьи, поэтому мог позволить себе рисовать ради своего удовольствия… И картины у него порой выходили сверхъестественными и эксцентричными. Он был не из тех людей, что поражают необычными одеждами и манерами, но выглядел темпераментным художником. Примерно моего роста — около пяти футов десяти дюймов, — он был стройным, как девушка, с длинными, белыми, нервными пальцами, острым личиком. Потрясающе спутанные волосы закрывали его высокий бледный лоб.
— А, дом, — сказал он в своей быстрой, подвижной манере. — Я нарисовал его. Однажды я взглянул на карту, и название Старый Датчтаун заинтриговало меня. Я отправился туда, надеясь найти пейзаж, достойный кисти, но в этом городе ничего подходящего не оказалось. А в несколько милях от городка я обнаружил этот дом.
— Я удивился, когда увидел эту картину, — заговорил я. — Вы ведь нарисовали просто пустой дом, без обычного сопровождения в виде призрачных лиц, выглядывающих из окон верхнего этажа, и едва различимых теней, устраивающихся на фронтонах.
— Нет? — воскликнул он. — А разве в этой картине нет чего-то большего, производящего впечатление?
— Да, пожалуй, — согласился я. — От нее у меня мурашки бегут по коже.
— Точно! — воскликнул художник. — Но фигуры, добавленные моим собственным убогим разумом, испортили бы эффект. Ужасное получается лучше, если ощущение более утонченное. Облечь страх в видимую форму, неважно, реальную или призрачную, значит уменьшить силу воздействия. Я нарисовал обычный полуразрушенный фермерский дом без намеков на призрачные лица в окнах. Но этот дом… этот дом… не нуждается в таком шарлатанском добавлении. Он сильно выделяется своей аурой ненормальности… В фантазии человека нет такой экспрессии.
