— Вы сказали, какую-то грязь счищать труднее другой, — сказала она. — Ну, такая у меня работа, офицер. Я, видите ли, горничная. Работаю с грязью. Гоняю грязь день-деньской. Грязь меня не любит. Не садится на место и не говорит: «Вот я прячусь. Приходи и убери меня». Приходится поискать, чтобы вычистить. Но я не обижаюсь на грязь за то, что она грязь. Как можно обижаться на что-то за то, что оно такое, какое есть. Из-за грязи я сама такая, какая есть. Каждый раз, когда я избавляю от нее мир, то делаю его для кого-то чуточку лучше. Так и у вас. Те, кого вы ищете, всякие мерзавцы, они не говорят: «Вот он я. Арестуй меня». Большинство приходится искать, вычищать так или иначе с улиц. Вы несете правосудие, а от этого мир для кого-то становится чуточку лучше. В каком-то смысле у нас с вами одна работа. Мы убираем грязь. Подчищаем за людьми. Собираем чужой мусор, хоть, наверное, и нехорошо звать того, кто живет неправильно, проблемой, или мусором… или грязью.
Катоха поймал себя на том, что улыбается.
— Да вам в адвокаты надо, — сказал он.
Сестра поморщилась, взглянула исподлобья.
— Шутить изволите?
— Нет. — Он рассмеялся.
— Вы по моему говору слышите, что я не училась по книжкам. Я родом из деревни. Когда-то еще хотела учиться в школе, — сказала она с тоской в голосе. — Но это было давно. В моем детстве в Северной Каролине. Не бывали на Юге?
— Нет, мэм.
— А откуда сами будете?
— Я же сказал. Отсюда. Район Коз. Сильвер-стрит.
Она кивнула.
— Ну надо же.
— Но мои родители из Ирландии.
— Это остров?
— Это такое место, где люди останавливаются подумать. Ну, те, кому есть чем.
Она рассмеялась, и Катохе при этом показалось, будто на его глазах вдруг просветлела темная немая гора, озаренная сотней огоньков маленькой уютной деревушки, живущей на склоне этой горы вот уже сотни лет, — деревушка будто явилась из ниоткуда, разом засияв всеми огнями. Осветилась каждая черточка лица. Вдруг ему захотелось рассказать ей обо всех своих печалях, а заодно о том, что Ирландия из туристических проспектов — это вовсе не Ирландия и что воспоминание о том, как его древняя бабушка родом из Старого Света вела его, восьмилетнего, за руку по Сильвер-стрит, шла, стиснув свой последний грош в ладони, закусив губу и напевая грустную песенку из детства о нищете и лишениях во времена, когда она скиталась по ирландской глубинке в поисках крова и пищи, врывается в его артерии и рвет сердце и по сей день:
Зыбит трава над ними; пока их сморил сон;
