Той ночью Хетти ему снилась, и, как часто бывало по вечерам при ее жизни, он делился с ней названиями проповедей, которые планировал однажды прочитать, чем обычно очень ее забавлял, поскольку дальше названий у него никогда не шло: «Благослови Господь корову», и «Благодарю Его за кукурузу», и «“Бу!” — сказал цыпленок». Но той ночью она казалась сердитой — сидела в кресле в лиловом платье, скрестив ноги, и слушала насупившись, — так что он пересказал светлые новости с ее похорон. Говорил, какие прекрасные получились служба, цветы, угощение, речи, музыка и как он рад, что Хетти обрела свои крылья и вознеслась к награде на небесах — хотя могла бы оставить на прощание и какой-никакой совет, как бы ему получить ее пенсию. Она что, не знает, что это такое — день-деньской стоять в очереди в конторе соцстрахования? И как там насчет денег Рождественского клуба, которые она собирала, — денег, что прихожане Пяти Концов откладывали каждую неделю, чтобы в декабре накупить подарков своим детям? Хетти была казначеей, но никогда не говорила, где прячет деньги.
— Все уже интересуются своими кровными, — сказал он. — Ты бы лучше ответила, где их спрятала.
Хетти пропустила вопрос мимо ушей, хлопоча из-за складок на своей ночнушке.
— Хватит говорить со мной как с ребенком, — сказала она. — Уже пятьдесят один год говоришь со мной как с ребенком.
— Где деньги?
— В заднице у себя поищи, пьянь бесстыжая!
— Мы ведь тоже вкладывались-то, между прочим!
— Мы? — хмыкнула она. — Ты за двадцать лет туда ни гроша не положил, забулдыга несчастный, лодырь беспутный! — Она поднялась — и пошло-поехало: они лаялись, как в старые деньки, перепалка переросла в обычную ревущую огнедышащую свару, аж дым коромыслом, и продолжалась, даже когда он проснулся: Хетти, как обычно, всюду следовала за ним — руки в боки, — проедала плешь, пока он пытался скрыться, огрызаясь через плечо. Они ругались на чем свет стоит весь этот день и следующий, не замолкая на завтрак, обед и следующую ночь. Посторонний подумал бы, что Пиджак разговаривает со стенами, покуда занимается обычными делами: спускается в котельную на стаканчик с Сосиской, оттуда — обратно по лестнице в квартиру 4G, снова на улицу — чтобы отвести Толстопалого на остановку, где того забирал автобус до общественного центра для слепых, — потом на какую-нибудь свою халтурку и снова домой. Куда бы он ни шел, везде они с Хетти ругались. Или по крайней мере ругался Пиджак. Соседи, конечно, Хетти не видели: только глазели на то, как Пиджак беседует с пустым местом. Тот не обращал на зевак никакого внимания. Ругань с Хетти была самым обычным делом на свете. Он занимался им вот уже сорок лет.
