Через какое-то время он услышал звук колокола, и гул толпы уступил место такой странной тишине, что он, стиснув зубы, снова взглянул в бездну. Машина пожарников остановилась перед зданием, и к его телу, висящему в воздухе под прямым углом к зданию, тянулась выдвижная лестница. Еще немного, и лестница коснулась бы подоконника. Он боялся повернуться и тем более — потянуться к краю лестницы. Ему казалось, что малейшее движение, противодействуя силе, которая удерживала его в опасном положении, столь пугавшем собравшихся внизу людей, могло нарушить хрупкое равновесие и сбросить его в бездну. Он издал робкий звук, услышанный на этот раз всеми людьми, с замиранием сердца следившими за ходом этого потрясающего циркового номера, бросившего вызов самым высоким достижениям профессионалов-эквилибристов. Пожарник начал бегом взбираться по лестнице.
Увидев его, дон Модесто вдруг почувствовал, что больше не может выносить своего странного положения, и взмолился в душе: «Быстрее, быстрее…» Каска пожарника сверкала уже совсем близко. И в ту минуту, когда человек остановился прямо против него и протянул к нему руки-дон Модесто увидел даже его смуглое лицо, блестевшее от пота — в ту самую минуту он почувствовал, что движется, что подоконник уходит у него из-под ног… Ему самому невероятным показалось испытываемое им злобное удовлетворение: ведь он только что молил о спасении! Полный недоверия гул поднялся с улицы, и на молодом лице пожарника появилось выражение, которое сеньор Оргульо уже не успел определить. Потому что он парил в воздухе.
Парил в самом полном смысле этого слова — темное пятно в бесконечном голубом пространстве. Предмет или существо, которое его поддерживало, было совершенно невидимым, его нельзя было пощупать, и дон Модесто мог бы поклясться, что он освободился от силы притяжения и держался собственными силами на высоте своей квартиры на шестом этаже. Так же думали и люди собравшиеся внизу и следившие за медленным передвижением фотографа в воздухе. И снова, как во сне, от которого он только что пробудился, дон Модесто парил в вышине над пестрым ковром города.
Не привыкший анализировать свои чувства, он не сумел уловить борьбу, которую вели в его существе страх и странное спокойствие, все больше завоевывавшее поле боя. И не понял, что это спокойствие диктовалось уверенностью в том, что, раньше или позже, он непременно упадет к ногам величественной статуи Филиппа III. Слишком ошеломленный для того, чтобы отличить сон от действительности (причем следует признать, что полет, как некий вводящий в заблуждение общий знаменатель, усугублял эту путаницу), он принялся отыскивать взглядом толпу фотографов из бурлескной пантомимы сна и удивился, не обнаружив ее.
