Безмолвно вошла, увидела его, склонившегося к окуляру телескопа.
Силуэт четко вырисовывался на фоне светлого квадрата чердачного оконца.
Я приблизилась и поцеловала его в лоб, и лоб этот оказался совершенно ледяным. Он отправился к своим звездам. Навсегда.
Время утекло сквозь его пальцы.
Уронив голову на костлявое колено, я заплакала. И сидела, и плакала, и прощалась; целовала тонкие пальцы, сухие жилы на шее, горькие от дыма губы. Время, дети мои, это непостижимая жестокость. Я осталась с ним почти до рассвета. Я опоздала? Или он поспешил? Ведь я-то шла к нему, как невеста… Не надо мне было об этом рассказывать. Разве тебе интересно? Тебе этого не понять.
Вдруг Мария резко встает и уходит, а мне хотелось еще и еще слушать ее голос, в котором были и журчание, и белизна, и ветер.
Разве может быть в голосе журчание и белизна? Я запутался в собственном воображении. Я видел воочию всё, о чем она рассказывала, превращал ее слова в живые картины со звуком и запахом; этих картин можно коснуться, при желании в них можно даже войти. Те-то утверждают, что внутреннее зрение вложено в меня изначально. Может быть, но значит, до сих пор оно дремало, а вот Мария его разбудила, заставила действовать — ведь то, о чем она рассказывала, было красиво…
Красота? До появления Марии — всего лишь мертвое слово, после нее неясное ощущение. Ян считает, что мне никогда не понять красоту, потому что я не человек. А я и не желаю быть человеком! Да я ничуть не менее…
Вот тут я всегда останавливаюсь: что «ничуть не менее»? У них нет даже слова, которое меня определило бы! Для совершенства в словаре есть один-единственный набор букв: Ч-Е-Л-О-В-Е-К. А тот, кто человеком не является?
Тот застрял куда ниже, утверждают они, на самых первых ступеньках. А если этот «тот» не там?
Так я сам запутываюсь в собственных мыслях: человеком я быть не хочу, потому что я не человек, а кем хочу быть, я и сам не знаю. Мне хватило бы и равенства с ними. И пусть они найдут слово, чтобы меня определить.
Только и всего, почему они этого не понимают?!
РАЙНХАРД МАКРЕДИ:
Не то на третий, не то на четвертый день я решил к нему зайти. И тогда впервые в открытую столкнулся с его характером.
Войдя, я уселся в кресло.
— Ну-с, вот мы и закончили, — сказал я.
— Во-первых, добрый день.
Он сразу же, с первых дней повел себя нервно и упрямо.
— Что за претензии! Время суток для тебя не имеет значения, биоритмами ты не связан.
— Зато ценю воспитание, — нагрубил мне он.
