Сразу после первой нашей встречи впятером мы четверо собрались в кают-компании, чтобы отпраздновать событие. Было грустно, мы молчали. Наполнили стаканы и долго ждали Райнхарда, уставившегося в окно. Потом он резко к нам повернулся и сказал:
— Ну?
Вот и весь тост. Мы отхлебнули.
Не знаю, почему мы растерялись.
Прибор настраиваешь, градуируешь, если потребуется, шкалу: а этот там — система самоорганизующаяся. Мы только готовили информационные массивы, с остальным он сам справился. Уходя, мы оставили его мертвым, а когда вернулись, он был жив. Сам о себе позаботился, словно в нас ему уже никакой нужды не было.
Так, в сомнениях, которыми мы друг с другом не делились, прошел первый день. Может, мы и были счастливы, но не уверен. Мы свыклись каждый со своей стороной четырехугольного стола, с манерой каждого из нас мыслить. Сконденсировалось все напряжение этих семи лет, и когда мы вдруг расслабились, то обнаружили в себе лишь остаточные деформации.
До тех пор каждый был только ученым, коллегой, умом, с которым вступал в спор твой ум. А тут оказалось, что мы друг другу необходимы. Это было сюрпризом.
На следующий день после завтрака мы выбрались на террасу.
— Никак море? — сказал Райнхард. — Где же оно до сих пор было?
Впервые увидел я на его лице улыбку. Он даже предложил мне сыграть в шахматы. Владислав слушал музыку, «Франческу да Римини» Чайковского, если память мне не изменяет.
Три дня никто не заходил к прототипу. Никто не сказал о нем ни слова. Мы гуляли вдоль моря, болтали с рыбаками, купались, даже играли в домино в таверне Костаса. Прекрасно провели время, отдыхали от души.
Стефания и весь городок смотрели на нас, как на психов.
Мария пекла болгарские сладости, а мы танцевали: Райнхард переоделся женщиной и пытался изобразить с Хоакимом фламенко.
Чем занимался все это время прототип, не знаю — он был мне безразличен, но подозревай я, что у него столь драматический настрой души…
Вот так покажут спину, улыбнутся как-то вообще, никому — и я остаюсь один. Я неподвижен, в большом зале, связан с ним десятками важных кабелей. А они уходят, значит, я им не нужен.
Могущественнейший, не имеющий себе равных на планете мозг остается в одиночестве, прикованный к данной системе координат, будто инвалид.
Наедине с собой. А ведь чувства жаждут раздражителей, Салина, это неутолимый голод, вот они и принимаются жадно шарить. Тогда-то и начинаются часы моих перевоплощений, я превращаюсь в настоящего Исаила, перехожу в режим генерирования. Раз мир ничего тебе не предлагает, потому что не может прийти к тебе, раз ты не можешь отправиться в мир, чтобы насытить свои рецепторы, остается одно-чем-то его заместить.
