(Слушаешь меня, Фома, но не веришь, так ведь? Вот и я говорю, но не верю, что поделаешь).
ВЛАДИСЛАВ ЖАБОТИНСКИЙ:
Толпа во дворе совсем спятила. В миг, когда он заговорил, они тут же умолкли, словно кто-то звук вырубил, моментально протрезвели, не смели шевельнуться, так и вытаращились со страху. Окаменели, как истуканы, в позах покорства. Потом те, кто помалодушнее, зарыдали, какие-то женщины упали на колени, со стенаниями били себя в грудь, рвали на себе волосы.
Пав ниц, крестилась старуха, целовала грязные плиты.
Музыкант в изумлении уставился на деревянное брюхо своего сандура, как будто из него доносился этот загробный голос. Любая попытка детей расхныкаться сурово пресекалась, схлопотав подзатыльник, они снова прятались за материны юбки.
Потом я заметил слепого старика. Он воздел к небу немощные руки, иссохшие остатки мышц резко обозначились под светло-коричневой кожей, а в мертвых его глазах… разве можно было прочесть, что в них: удивление, страх или решимость?
Он медленно, наощупь двинулся по направлению к голосу, похлопывая по плечам тех, на кого натыкался. Ему безмолвно уступали дорогу. Когда прототип закончил свою речь и над толпой чуть ли не на минуту повис безмолвный страх, старик рухнул ничком в пыль и выкрикнул во всю оставшуюся мочь своего немощного горла:
— Я ждал тебя, господи! Даруй же мне исцеление!
Что за этим последовало, словами не опишешь. Какой свирепый вой, какие лица!.. Будто цунами обрушилась на парадный вход, они были готовы все смести на своем пути. Пронеслись прямо по телу старика, который часом позже отошел в лучший мир, так и не дождавшись чуда. Они размахивали хоругвями, колами и лопатами, на чем свет стоит сквернословили…
— В случае чего, я припас вот это, — решительно сказал Райнхард, показывая на хищное дуло револьвера.
Слава богу, их задержал Хоаким.
Встав на пути толпы, он поднял руки и выкрикнул:
— Разве можно так вести себя в храме!
Я боялся за Марию. Она сидела на краешке кровати у себя в комнате и зябко кутала плечи в одеяло.
Пристальный взгляд был устремлен в никуда. Сначала она даже не заметила моего появления. Она не плакала; думаю, на это у нее просто не оставалось сил.
— Это ты? Что за шум там, во дворе?
— Люди пришли славить своего бога.
Она не удивилась:
— Бога? Ах, да — Исаила. Этого следовало…
Имя Исаил я слышал впервые, но расспрашивать не хотел. Попытался ее обнять, но она оттолкнула мои руки. На лице у нее читалась не просто неприязнь, а какая-то гнусливость, будто ее коснулись покрытые слизью щупальца.
