Ты возразишь: это, мол, всего лишь легенда. Может быть — ведь такой человек просто не мог появиться, его не могло быть по условию. Я ведь уже говорил — люди рождены, чтобы побеждать, именно победителями им и надлежит быть.
А вдруг не легенда? Вдруг в силу невероятного стечения обстоятельств родился единственный, не похожий на других человек?
Предположим, что это так.
Рассказывают, что он решил спасти людей от озлобления и гордыни. Сделать из смирения философию, а покорность — образом жизни. Только вот не были ли его проповеди притворством и демагогией?
Или выходкой эксцентричной натуры, а может — и душевнобольного?
Тогда те, для кого не было ничего слаще побед, решили подвергнуть его испытанию. И он смиренно принял казнь — его распяли на кресте.
Он не сопротивлялся, не молил о пощаде, не оплакивал собственную судьбу.
Расстался с жизнью так же, как жил, как проповедовал. И ему поверили.
Впрочем, не думай, Принцесса, что люди изменились. Наоборот, они стали побеждать во имя Побежденного!
Не желали проявлять терпимость к тем, кто не молил их о прощении.
Говорил же я тебе, Принцесса: есть в людях что-то исконно порочное, всё на свете у них давным-давно выродилось в демагогию.
Видишь, чего я только тут не нагородил. Причем с единственной целью чтобы задать себе в заключение вопрос: что же такое победа? Кому она нужна и зачем?
Пока никому не известно, сколько времени мы проведем в этом подвале. Конечно, проще всего было бы выключить нас или вернуть фирме для профилактического ремонта. Но ведь это отняло бы у них радость победы! Это лишило бы их возможности насладиться чувством собственного всевластия, сознанием собственного могущества.
— Предлагаю соорудить из наших костюмов что-то вроде постели для Бернардье, — сказал Антуан.
— Нет-нет, дети мои, ни в коем случае, — стал отнекиваться Бернардье.
— Почему же нет, нам-то простуда не грозит.
— Знаю, дорогой Антуан. Но вместе с плащом Лаэрта ты лишишься своей гордости.
— Бернардье, я еле передвигаюсь, — слезно пожаловался Йитс. — Батареи совсем истощились. Может, лучше выключить меня?
— Потерпи, дитя мое. Настоящий артист никогда не покидает сцену прежде, чем закроется занавес.
Расстелив на полу собственную визитку, Бернардье садится. Никогда не видел его таким усталым. Или отчаявшимся? Не поймешь этого Бернардье, его словно что-то согревает изнутри… И вдруг одним прыжком он оказывается на ногах и уже поднимает визитку, тщательно отряхивает, пытается навести стрелку на брюках.
