Неужели ты их не слышишь? Не видишь их крадущихся теней?
Не стану скрывать от тебя: я боюсь за Бернардье.
Он человек, его капризные механизмы не выдержат, ты ведь знаешь, как любит от театр и всех нас. Да и нам-то что делать без Бернардье?
Тш-ш, тихо! Похоже, кто-то подбирается к нам…
Вот-вот они будут здесь, Принцесса, в любой момент нас может захлестнуть их ненависть, а я еще не сказал тебе самое важное: порой мне кажется, будто я превращаюсь в человека. Бывает с тобой такое?
Иногда, особенно на сцене, вдруг начисто забываю, что я биоробот. А ты? Если я двигаюсь, говорю и мыслю, как человек, значит, я и есть человек. Как Бернардье, как Уэбстер.
Что до сомнений, то они начинаются с вопроса: а стоит ли быть человеком?
Никому не нужным фанатиком — вроде Бернардье. Маленьким и робким, как Уэбстер. Сомневающимся и несчастным — наподобие Гамлета. Или отвратительно гадким, как доктор Моорли. Вот какие они, люди. Так как же, Принцесса, стоит на них походить?
У них есть всё. Есть больше, чем необходимо белковому организму, чтобы уцелеть на этой планете. Им хватило бы и пищи, огня и книг, но они обзавелись всем, что только может вообразить себе избалованный самовлюбленный гордец. Они как переполненные бокалы, потому их и невозможно заставить откликнуться.
Смотри — сами же придумали театр, а потом? Мы скорбим, влюбляемся, рыдаем, падаем замертво, а они не отзываются звоном! Им не нужен театр, а значит — они сами себе не нужны, вот что я думаю! А ты?
Кто же ввел их в обман, заставив поверить, будто так можно спастись от предсмертных судорог?
Полюбуйся: шагают по своему мраку, лелеют свое неведение, боготворят свою иссохшую грудь и безвкусную жидкость, что течет по их утратившим эластичность жилам. Куда путь держите, люди? И куда заведет вас ваше нелепое самодовольство?
Тихо!.. Сюда действительно идут.
Драный шатер внезапно вспыхивает костром — его со всех сторон лижут овальные языки фар, в ярких лучах которых мечутся тени вооруженных людей.
Они уже явились — предвестники последнего, судного дня, и ничего с этим не поделаешь.
— Бернардье и его машины! Немедленно сдавайтесь! — мегафон рвет на клочки тишину майского рассвета.
— Сопротивление бесполезно!
Спокойно принимаюсь будить Бернардье, сознавая, что торопиться некуда. Он все еще в объятьях сна, сопит, причмокивает, недовольно перекатывается на другой бок, но затем вдруг вскакивает, смотрит на меня непонимающим взглядом:
— Они пришли, Бернардье.
