Зал ожидания аэропорта. Большой и просторный. И светлый. И по своему холодно комфортный. Потолок на вас не нависает – до него не доплюнуть, под ногами сухо и не хлюпает грязь. Но настолько большое помещение не обживет и тысяча человек – им это не под силу. Да, барахла своего натащат, а вот уюта не создадут. Здесь можно быть только гостем. Пришел, посидел, и улетел, или пришел, посидел, встретил. Я не делал ни того, ни другого. Просто жил в просторном помещении, которое в данное время почти пустовало. В подобных местах можно делать практически всё и оставаться незамеченным. Сначала ты сидишь и наблюдаешь, отмечая повороты видеокамер, приходы и уходы ожидающих и встречающих. Все заняты собой: кто-то уткнулся в книгу или по десятому разу изучает все то же информационное табло, кто-то давит кнопки банкомата, кто-то жует, кто-то читает, кто-то дремлет. И скорее всего, всем делающим, а значит что-то совершающим, нет ни какого дела до тебя. Да и то право, что ты же не звезда, автографы чай у тебя брать не треба… – тики идут за таками положенной чередой – три часа ожидания и еще двадцать восемь минут и еще пят… ше… пусть будет двадцать секунд. Мы встретились. Не то чтобы это была встреча судьбы, ее можно было вообще не заметить. Но в определенном смысле зал аэропорта был построен именно для того, чтобы мы встретились в нем именно сейчас, то есть вовремя.
Ребенок был четкий. Однозначно – гнида. Одет в чистое, умытый и причесанный, тем не менее мысли его гадкие отражались в глазах, надо было только туда заглянуть. Он прятал их как мог за стеклянным маскировочным стеклом, на котором было ярко намалевано: "хороший мальчик". За данной витриной для зевак, не обладающих видением, скрывался танк, за бронещелями которого хоронился взгляд уже совсем другой оптики. Вот такой вот человечек ко мне подошел: с наружи плюшевый отличник с безупречной репутацией, изнутри киборг, напичканный извращенными программами. Он долго высматривал что бы тут сделать плохого. Но я его опередил. Не люблю когда зло делают плохо, предпочитаю делать его хорошо. Я не добрый злодей из романтизирующих этот образ книг или – не дай Монтаж! – фильмов, я – мелкий злодей, находящийся в стадии трансформации и потому уже сентиментальный, но все-таки…
На миг я отложил книгу, которую перелистывал, но не читал, ускорился: наклон, режу воздух длинным выпадом, коему позавидовали бы фехтовальщики и завершающее движение открытой ладони, и ладонь стыкуется со лбом гниды. Чпок – есть контакт! Наши кровяные давления выравниваются, теперь можно открывать люки… но мы же пара: космическая станция и челнок. Дальше подействовала сила. Пацаненок отлетел метра на два и проехался по гладкому полу еще с метр и тут же разразился а-о-у! – междометиями хныча-плача. И уволок за собой он в даль свою испачканную на спине майку – пыль он с пола вытер почище полотера, – и шорты тоже малость пылью задетые вскользь с карманами, несшими пустоту. Так велика была его обида, что она и душила и заставляла одновременно: рыдать и орать, негодовать и чувствовать своё полное и окончательное унижение. Его, пакостника и шкодника вот так на месте уничтожили?! Он извергал потоки слез, сравнимые только с пропускной способностью Волжско-камской ГЭС, он завывал на всех частотах, многие из которых не были лицензированы, он хлюпал носом почище вантуса, он взывал к родителям, точнее к маме. Мы все в периоды бессилия обращаемся к более могущественным существам, на первой стадии жизни это чаще всего мама. Ма-ма-ма… завывало чудовище. Четверо любопытствующих зевак, оказавшихся поблизости, следили за удалением гниды. Я пятым поднял брови и сделал невинное лицо, только-только оторвавшегося от интересной книги человека. Чего это случилось с мальчиком, почему он орет и мешает читать роман "Бесы"? Я могу, конечно, одолжить платок или сделать искусственное дыхание, но плачь… гм… а вот уже и утихло. Можно вернуться к чтению.
