Но это длилось недолго. Лицо Феликса вздрогнуло, как от толчка, он поспешно взглянул на наручный курсограф.
- К вопросу о противоречиях, - сказал он с улыбкой. - Извини...
Он аккуратно сложил карту, встал и двинулся в пилотскую. Ничто в нем больше не напоминало созерцательного художника или мыслителя, даже спина стала прямой, уверенной, командирской. Он знал, что на него смотрят и по нему равняются. Поговаривали, что в его роду были солдаты, офицеры, даже генералы. Сейчас в это легко было поверить, хотя, собственно, у кого из нас не было воинских предков?
Я глянул в иллюминатор. Как всегда перед боем, сердце посасывал холодок. Внизу проплывала степь, мягко серебристая, ковыльная, с редкими, похожими на причудливые ракушки домиками возле одиноких рощ и озер. Вскоре, однако, Домиков не стало, их обитателей, очевидно, предупредили об опасности, и они успели свернуть свои жилища, благо это мог сделать и семилетний ребенок. Как-то незаметно исчез и ковыль, степь сморщилась, побурела, точно враз состарившееся лицо.
- Бэдленд, - донесся до моего слуха удовлетворенный голос Нгомо. Удачное место выбрали огневики, дурной земли не жалко.
- Всякую жалко, - возразила Жанна.
Я недолго прислушивался к их спору. Руки сами искали занятия, я вынул, разобрал и снова собрал разрядник. Взгляд же следил за бурой внизу пустыней. "И вот нашли большое поле, есть разгуляться где на воле..." - с навязчивостью молитвы всплыла в памяти с детства знакомая строчка стихов, с бесцветного неба наплыла свинцовая мгла, степь потемнела, заволоклась. Рокот двигателей притих, тело на миг сделалось невесомым, реалет камнем пошел вниз. Было помутневшая земля снова раскрылась во всей своей наготе и шири, но это длилось недолго, она устремилась к нам, и туманное кольцо горизонта, стремительно суживаясь, стянуло простор.
Мягкий толчок, мы сели. Словно разделив наше нетерпение, люк тотчас откинулся, все устремились наружу.
Нас встретила тишина безветрия. Небо было мглистым и каким-то плоским, вдали оно незаметно смыкалось с такой же плоской и безвидной землей, только степь была побурей, она остро пахла пылью, и на ней всюду топорщились колючки. Однообразие нарушала лишь глинистая, с неровными скатами ложбина, на дне которой поодаль пасся меланхоличный верблюд, которому, видимо, так надоела всякая, в том числе сыплющаяся с неба техника, что наше прибытие он не удостоил вниманием. Унылое место, однако, Нгомо был прав, лучшего не придумаешь. Ведь от порослей колючек, да, пожалуй, и самой ложбины вскоре вряд ли что останется.
