Мы остановились перед группой из четырёх соединённых между собой и скособоченных домов, чьи террасы громоздились в причудливом и живописном беспорядке. Они походили на четырёх старых ведьм, испачканных мелом и хромых, застывших неподвижно на своём айном вечернем сборище.
Посреди этих домов располагался дворик. Мохамед зашёл в подобие чёрной двери и вскоре вернулся обратно в сопровождении низенькой и толстой женщины, голова и лицо скрывались под покрывалом. На ней было просторное развевающееся одеяние, под которым угадывались отвратительные огромные отвисшие груди. Это была мать Фатмы. Я подошёл к ней. На её лодыжках и запястьях позвякивали медные браслеты.
Вскоре до нашего слуха донёсся шорох из глубины дома. Несколько женщин, сопровождаемых оборванными ребятишками, окружили Мохамеда. Все они кричали, жестикулировали, воздевали к небу руки цвета кофе с молоком, сплошь покрытые красноватыми татуировками и позвякивавшие браслетами. Они обсуждали цену Фатмы.
* * *
Они затащили Мохамеда внутрь, чтобы поскорей покончить с переговорами. Полная луна уже безжалостно освещала стену, скрытую в глубине двора. Однако родственники Фатмы не отставали от нас, продолжая ожесточённо спорить. Это был мрачный и странный спор, сценарий которого разворачивался в роскошном лунном свете, окаймлённом тенями, родственники препирались, перессорившись из-за цены на девушку из их дома.
– Весь шум из-за того, что Мустафа, её муж, может неожиданно вернуться! – пояснил мне Мохамед.
Наконец, цена была установлена.
Мать отправилась за дочерью. Мохамед ловко вскарабкался по приставной лестнице на самую высокую из четырёх террас. Он остался там караулить, чтобы успеть предупредить нас, если вернётся муж. Выпрямившись и прикрыв рот ладонями, он монотонно запел:
Илаи, Илаи, твоя плоть нежна,
твоя плоть сладка, как банан,
твоя плоть перламутрова, как луна.
Но луна холодна,
а твои груди пылают
от моих поцелуев.
Илаи, Илаи, твоя плоть нежна!…
Он стоял там наверху, возвышаясь над деревней, которая спала, убаюканная на берегу Нила. Мохамед пел и наблюдал за рекой, за её маслянистыми, тяжело текущими водами. Тут и там эти воды напоминали бархатные портьеры, прихваченные серебряными пряжками луны.
На Ниле ни единой барки. Высоко в небе, на самом краю облака ухмылялась луна, зловещий гипсовый диск с глазами, обведёнными бледноголубой каймой. Над головой Мохамеда изящно изгибалось небо, серебристое, глубокое и искусственное, какими изображали небеса на некоторых старинных панно. Вокруг неясное жужжание насекомых, откуда-то далеко, с реки доносится пение…
