Белый – цвет принятия. Он, как губка посреди болота, притягивает к себе внимание и силу, служит маяком для уходящей на покой души. Так было принято, так чтили покойников, оставляя для них крошечную надежду в общем котле траура.
Аннетт старалась не смотреть на то, как несли гроб. Не могла. Она, как и белая одежда, впитывала переживания присутствующих, сочувствовала и долго приходила в себя. Даже сейчас, будучи немым свидетелем, Ани задерживала дыхание, изучая величественные семейные склепы.
Искусная лепка, резьба по мрамору, острые шпили и мягкие, совсем как живые, скульптуры. Дождь, ледяной ветер и время оставили свои отпечатки на памятниках, посвященных мертвым. Гладкие поверхности покрыли первые трещины, они заросли мхом, а зеленая плесень расползлась пятнами, создавая иллюзию тени в и без того мрачном месте.
Завораживающе красиво и до боли печально. За каждым лоскутом земли скрывалась чья-то ушедшая жизнь.
Ани отвлеклась от процессии и задумчиво скользила взглядом по мраморным плитам, каменным изваяниям и плотно застроенным склепам. Они создавали свой, мертвый, город. Красивый, темный и пропитанный смесью совершенно разных эмоций, от скорби до надежды, ибо близкие всегда в тебя верят, даже если находятся по ту, уже не стираемую сторону.
Шепот, разговоры, притворные всхлипы и искренние слезы. Все слилось, превратилось в гул. Именно он вернул внимание Аннетт, и она наконец-то присмотрелась к гостям. На кладбище все гости, кто не собирается оставаться надолго.
Рыжий парень стоял у самого края могилы. Он не шевелился, по его веснушчатому лицу не катились соленые капли, но все читалось в глазах – огонек, привычно пляшущий у тех, кто хочет жить, угасал. И с каждым словом прощания, озвученным мужчиной слева, горе сковывало металлическими тисками: ни разорвать, ни вырваться.
– Это все потому, что душа еще не ушла, – тихо шептала светловолосая женщина, пряча свое лицо под черной вуалью.
Она обращалась к… Тодору.
Аннетт словно ледяной водой окатили. Не видение, не иллюзия – ей показывали прошлое. Догадка подтвердилась, как только показался ее отец.
На нем были туфли с узким носком, длинные черные брюки с темно-серыми лампасами, украшенными крупными гладкими пуговицами по всей длине; темно-бордовая рубашка, подобранная в тон трости и видневшаяся из-под черного жилета с небрежно повязанным траурным галстуком. Поверх всего был строгий, сшитый по фигуре, короткий фрак с длинными полами.
