– А о чем же ты думал, когда отрекался от меня? О том, что я тотчас приползу к тебе на коленях и буду молить о прощении?
– О том думал, что наиграешься во все это…и вернешься домой.
– Забавно, а я и вообще не думал, что впредь тебя увижу.
– Хах, отчего же так? Уже списал отца? Вот вам, а не мою кончину, – произнеся это, Семен Яковлевич показал сыну кулак.
– Да нет, это не я списал, это история. И не только тебя, всех вас.
– Нееет, сынооок, – протянул генерал, – история героев не забывает.
– То-то и оно, героев! А ты кто? Не подлец ли и убийца?
– Щенок, сам-то будто святой!
– Твоя правда, – опустив взгляд в пол и вздохнув, сказал Самохин. – Меня война многому научила, но хорошего в этом многом с каплю в море.
– Об том и речь, настоящий офицер никогда своей чести не потеряет, ею не пренебрежет. Ни при каких обстоятельствах.
– Так ты, выходит, еще мнишь себя поборником чести офицерской?
Услышав это, генерал замолчал и задумчиво опустил взгляд на центр голой столешницы.
Самохин же снял свои кожаные перчатки и присев, наконец, напротив отца, бросил их на стол туда, куда был направлен взор Семена Яковлевича, отчего последний тотчас «опомнился» от глубокого раздумья.
– Да нет, уж черт разберет, где здесь честь, а где…, – начал Утюжнов, но вдруг опять замолк.
– Пошлость, – закончил фразу капитан и, закинув ногу на ногу, достал кисет с табаком и миниатюрную трубку из глубокого кармана собственного пальто.
– Тебе ведь вообще плевать, что честь, а что пошлость? Вам ведь слава нужна, – произнес генерал, засматриваясь на то, как сын забивает трубку.
– А ты не беспокойся, отец, слава просто так не достается, если, конечно, не дурная. Мы свою заслужим.
– Да чем же? Или разрушение отчизны для вас дело благое?
– Мы ее спасаем, от вас.
– От кого, нас? Отцов? Шелупонь, которая от рук отбилась, вот вы кто!
– Понятное дело. Для вас же все всегда должно быть под контролем, – сказал капитан, подкуривая трубку единственной не отсыревшей в коробке спичкой, – под вашим контролем. Да только глянь, до чего вы под своим присмотром страну довели? А мы для вас, выходит, просто смутьяны, что, будь ремень под рукой, быстро бы присмирели.
Командир «белых» был и сам не прочь выкурить табаку, да только совесть не позволяла сделать ему это в храме. Поэтому, стиснув зубы, он сидел, как на иголках, и стучал костяшками руки по столу.
– Нет, сынок, тут ремень уже не поможет. Только пуля.
– Считаешь, что я смерти заслужил?
