Тут-то и начались чудеса в решете.
Оказалось, что наезд у перехода – совсем не случайное событие, наезд не был несчастным случаем. Выяснилось, что старый «жигуленок» угнан, сидевший за рулем – скрылся с места происшествия. Свидетели успели заметить только его одежду: он был одет в серое крапчатое пальто и серую же кепку.
Самое удивительное, что внешними приметами убийца смахивал на… трудно поверить! – на безопасника. Когда же у него в сейфе нашли кассету с записью сексуальных утех президента с моей женой, безопасник был арестован, а с президента отобрали подписку о невыезде.
Я, разумеется, дочку от всей этой грязи ограждал – как мог. Можно сказать, я её изолировал от внешнего мира и не мог дождаться, когда улетит в свой Лондон. От греха подальше, а там всё уляжется, боль утихнет, тогда и навидаемся, и нарадуемся, и нагорюемся. Оставался один день до её отъезда в Лондон, даже один вечер, потому что рано утром надо было ехать в аэропорт, и тут она выразила желание развеяться. Робко так попросила: погулять с подругами, по Москве. Напоследок. Она словно стыдилась этого своего желания и виновато на меня поглядывала.
Всё было хорошо, всё шло хорошо, – то есть я имею в виду, что у нас с дочкой всё было хорошо, мы как-то сблизились ещё больше в этих ужасных обстоятельствах, мы понимали один другого с какой-то нечеловеческой чувствительностью, с полуслова и полужеста, даже не глядя, спиной и затылком.
И вот дочка пошла погулять, попрощаться с Москвой.
Она вернулась в шестом часу и сразу прошла к себе.
Мне как-то сделалось нехорошо, неуютно.
Я почувствовал неладное, но пытался себя успокоить: дескать, мало ли что, подружки-приятели, гулянки-танцульки.
Битый час я просидел на кухне, не в силах подняться.
За стеной, в комнате дочери висела тишина, и с каждой минутой тишина эта наливалась всё большей тяжестью.
Наконец я покинул стул, подошел к дочкиной двери.
«Ты спишь?» – спросил я.
«Нет», – ответила она.
Голос был низкий, нехороший голос.
Собрав все силы, я толкнул дверь. Дочка сидела на кровати, обняв колени.
«Включить свет?» – спросил я.
Она ничего не ответила и не сделала ни одного движения.
«Надо собираться, – пробормотал я. – Утром рано вставать и…».
«Я не полечу завтра, – сказала она тем же голосом. – Я сдала билет».
Мне надо было спросить её, почему она сдала билет, ведь ей надо поскорей возвращаться, ведь ещё вчера мы обсуждали – может ли она уехать так скоро после похорон, оставить меня одного в такие тяжёлые дни (она беспокоилась обо мне, доченька!). Мне следовало спрашивать и говорить, следовало подбежать к ней, обнять ее, прижать к себе… – но ни язык, ни ноги не слушались меня, я стоял на пороге и молчал.
