Теперь и я мысленно сдаюсь. Здесь на время всем уготована общая судьба: либо падаешь вместе с остальными, либо покорно летишь вместе с ними дальше. О своей индивидуальности лучше забыть.
Полудрема. Непонятно, где ты сейчас находишься – тут или там. Там – это римская площадь. Ясно, какая именно, но неясно, как ты там очутился. Или мост по пути к Кремлю. Позади отель «Кемпински». Тебе же сказано: не делать без провожатых ни шагу. Вот тебя и отлупили. А ты, болван, еще бросился за ними вдогонку. В результате – сломан нос. Но в самолете твой нос никого не интересует, ни кривой, ни прямой. Каждый поглядывает на свои часы, но они от этого не идут быстрее.
Когда-то я был обычным маленьким мальчиком. Если ты знаешь такого или сам был таким, то поймешь меня. Моим другом был Виннету, моим героем – Сигурд Змееглазый.
Рейс до Гонконга с тремястами двадцатью пассажирами на борту я и вообразить себе не мог, а теперь сам лечу таким рейсом. Я предпочел бы смотреть «Флэш Гордон». Но Висконти уже в могиле, и нет для меня подходящего сериала.
Бабушка улыбается мне. Лицо у нее ласковое, глубокие морщины не делают его менее добрым. Грушевого или малинового? Ее вопрос всякий раз приводил меня в замешательство. Сладкий или очень сладкий, оба газированных лимонада покупались в соседнем магазинчике. У нас в долине такого не было. А у бабушки, которая сама пила только воду, всегда находилась бутылочка лимонада, каждому по вкусу.
Гладкие седые волосы туго зачесаны назад. Пучок на голове совсем маленький, словно ей ничем не хотелось выделяться. Вечный передник, без которого я ее никогда не видел. Цвет темный, черный, но воспоминания бывают обманчивы. Узор точно не помню. Кажется, мелкая вышивка, какую традиционно делают в этих краях на мужских рубахах.
Я не знал ее по-настоящему, только чувствовал. Женщины в горах были тогда молчаливыми, но неизменно добрыми, сердечными. Маленький мальчик, я не мог претендовать на то, чтобы считаться полноценным собеседником, но я чувствовал ее любовь. Она всегда досыта поила меня грушевым лимонадом.
И вот теперь, летя в Гонконг, я вижу, как она выходит ночью из домика, стоящего высоко над деревней. Настроена решительно. В своих туго зашнурованных башмаках она маленькими шагами спускается на берег Руса. То ли идет, то ли парит.
Якоб, ее муж, страдал подагрой, его пальцы были скрючены, во рту – вечная трубка с крышечкой и серебряными звездочками. С тех пор как его похоронили на церковном кладбище, в домике высоко над Маттом стало совсем тихо.
