Двойные мосты Венисаны | страница 44

– Пусть ее не убьют, – шепчет Агата. – Пусть ее не убьют, пусть ее не убьют. Пожалуйста, пусть все получится. Я знаю, что делать, я все сделаю, и тогда Ульрик точно станет сердцем нашей команды, а я… А я… Неважно, кем стану я, только пусть все получится, пусть ее не убьют, пусть ее не поймают,

пусть она попадет в Венисальт невредимой, раз уж ей так надо. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.

Левая нога, потом правая. Агата возвращается и сходит с мостика. Она больше не чувствует холода – она больше вообще ничего не чувствует, кроме страшного желания заснуть. Уже совсем светло, и когда Агата добирается до монастыря, есть риск, что в дормитории мальчиков кто-то успел проснуться. Но Агате везет – ей удается очень тихо, очень осторожно разбудить Ульрика. Ей не приходится много объяснять, а он почти ничего не спрашивает – он смотрит в пол и думает. Тихо, на цыпочках Агата пробирается в свою дормиторию, и там ее кошачий слух улавливает едва различимый скрип за окном. Агата прижимается раскаленным лбом к ледяному стеклу и видит, как Ульрик в предрассветной мгле перебегает монастырский двор. «Куда он может идти? – вяло думает Агата и так же вяло отвечает себе: – Это не мое дело, не мое дело. Я – не сердце моей команды, я не отвечаю за всех. Я никто. Я могу спать».

Когда ночная мара садится Агате на грудь, чтобы спасти ее от страшного сна, в котором Агата видит море слез, накрывающее папу с головой, Агата делает так, чтобы мара не дала ей проснуться: представляет себе, что у нее из груди торчит нож, и мара рассыпается в прах, но Агата все равно не успевает доплыть до папы и вытащить его на берег.

Хруп-хруп, хруп-хруп – они идут Четверкой, Ульрик с Ритой и Мелисса с Агатой, и Агата старается ни о чем, ни о чем не думать, кроме вот этого «хруп-хруп, хруп-хруп». Это хрустит под ногами тонкая ледяная корка: вчера вечером было тепло, совсем тепло, и снег, лежащий на проспектах, подтаял, а ночью его схватил мороз, и теперь, на рассвете, блестящая корочка проламывается под их валенками: хруп-хруп, хруп-хруп. Агата идет сзади, тяжеленный рюкзак острыми углами бьет ее по спине, она держит Мелиссу за руку, а другая ее рука лежит у Ульрика на плече, и все это ужасно, потому что ладонь Мелиссы совершенно неподвижная и прямая, Агата словно стискивает пальцами деревянную дощечку, а плечо Ульрика так напряжено, что Агата чувствует это даже сквозь свитер и шубу – и понимает, чего стоит его напускное спокойствие. У самой Агаты в животе катается ледяной шар, она чувствует себя крошечной, совсем крошечной, и она знает, что те, кто идет рядом с ней и у нее за спиной (а там, за спиной, хрустит настом еще одна Четверка с рюкзаками – Фай, и Нолан, и Серена, и Дженна-певунья), здесь только потому, что об этом попросил Ульрик – Ульрик, будущее сердце их команды, но вот прямо сейчас, продрогшие и невыспавшиеся, ожидая наказания за самовольную отлучку из монастыря и бог его знает каких еще неприятностей, они тихо ненавидят Агату. Агате так хочется остановиться и заставить их остановиться тоже, и сказать им, что она все понимает, но у нее нет выбора, что это надо, что это правда очень-очень надо, но тогда придется объяснять им про маму – нет, нет, нет. Агата не знает, что́ Ульрик сказал этим шестерым, но уверена, что про маму он точно не сказал им ни слова. Ульрик – это Ульрик.