– А как, скажите на милость, я доложу, ежели княгиня спят и будить не велели?
– До чего же ты глупа, Агафья! А ещё хочешь, чтобы тебя Агриппиной называли. Да знаешь ли ты, что Агриппина в переводе с греческого… постой, а что же означает твоё имя? – Софья помедлила, складывая вместе значения слов и, не выдержав, прыснула. – Схватить за ногу!.. Так вот, раз баронесса меня спрашивает, то надо меня звать, а не маменьке докладывать.
– Мария Владиславна наказали – докладывать обо всём, – строго сказала Агриппина, всё же обиженная несправедливым переводом своего нового красивого имени. – А вы, княжна, к слову сказать, опять в пыли. И где вы только её находите! Я хоть и глупая, а думаю, вам в таком виде к баронессе не след выходить.
– Не след! – передразнила горничную Соня и пошла в ванную комнату приводить себя в порядок.
Надо будет посмотреть, не осталось ли пыльных следов под полкой, где она выходила из комнаты деда. А то любопытная горничная непременно сунет туда свой нос. Она приоткрыла дверь и крикнула Агриппине:
– Баронессе наливки подай… Или чего ещё она там попросит.
Баронесса Татьяна Михайловна Толстая сидела в кресле так грациозно, так царственно небрежно, так изящно обмахивалась веером, что её вполне можно было представить сидящей на троне.
Соня остановилась в дверях, невольно залюбовавшись зрелой красотой гостьи. "Сколько же ей лет?" – вдруг подумала она. Баронесса помнилась ей такой ещё в Сонины пять лет, когда приезжала в гости к маменьке. "На вид не более тридцати, но если я помню её в одной поре не меньше двадцати лет… Ежели бы не перчатки, которые она не снимает, и не платья с закрытым воротом, можно было бы подумать, что красота Толстой неувядаема…"
Гостья пила наливку.
– Хороша! – причмокнула она, опрокидывая очередную рюмочку: голос её не по-молодому дребезжал, а подбородок, когда она закинула голову, оказался весьма дряблым. – Мария Владиславна сама готовила или кухарка?
– Напитки у нас маменька изготавливает, – пояснила Соня, – у неё рецепты ещё от бабушки.
"Пожалуй, не тридцать, а все сорок будет. Вот ежели б не подбородок.., – подумала Соня и села в кресло напротив гостьи. – Наверное, поэтому злые языки зовут её "вечной Татьяной". Следы времени заметны не на её лице, а на всём остальном теле. Что ж, каждый старится по-своему".
Но что ни говори, а баронесса была красивой женщиной. Парик у Толстой белый, но Соне виделись у неё волосы медно-рыжие, какие ей должна была бы подарить природа. Этот цвет удивительно подошёл бы к алебастрово-белой коже её лица, и к живым карим глазам, которые в полумраке гостиной казались такими же бордовыми, как шелковое платье Татьяны Михайловны.
