Орлеанский вскочил с места, выпрямился во весь рост и, отступая в ужасе, вскрикнул:
– Что вы говорите, королева!
– Да, я настолько люблю тебя, – холодно проговорила Изабелла.
– Что же это за любовь? Она страшит меня. Или мы вернулись к временам королей первой династии? Или вы хотите присоединить имя Изабеллы Баварской к именам Брунгильды и Фредегонды?
– А! Ты думаешь, что можно безнаказанно играть счастьем женщины такой, как я! Совратить ее со стези добродетели и потом бросить, как выдохшийся цветок? Нет, нет! Раз свернув, благодаря тебе, с пути добра, я почувствовала как в душе моей проснулись новые свойства. Честолюбие охватило меня, когда я увидела, что власть уходит из рук моего супруга и возвращается к его дядям, и это честолюбие послужит только в пользу тебе, если ты захочешь, или же ты будешь только орудием его. Выбирай же! Но знай, что отступление невозможно.
– Королева, вы приводите меня в ужас и глубоко огорчаете. Какое бремя вы хотите возложить на мою леность, мою беззаботность? Если я возвышал голос в Совете, если я даже принимал участие в политике, то единственно из желания поддержать привилегии дворянства, на которое так часто стали нападать в последнее время, да еще чтобы недопустить войны, которую ненавижу всем сердцем. Но домогаться власти! Примерять на голову себе корону? Э, ваше величество, она и не удержится на мне, она упадет мне на шею, как ошейник невольника.
Королева закрыла себе лицо обеими руками и прошептала:
– Корона или ошейник – ты их попробуешь.
В эту минуту любимый паж герцога, постучавшись в дверь, вошел в залу и прямо подошел к герцогу.
– Паж, что тебе надо?
Паж проворно сунул в руку принца письмо, прошептав:
– Ваше высочество, от герцогини Неверской. Потом громко, как будто только в этом и состояло его поручение, проговорил:
– Мессир Обер ле Фламан с супругою желают вам представиться.
– Пусть подождут! Я теперь занят с королевой.
– Пусть войдут, – сказала Изабелла.
– Пожалуй, пусть войдут! – проговорил беспечно Людовик.
Когда паж вышел, Изабелла Баварская поспешила прибавить повелительным тоном.
– Пусть войдут и пусть сейчас же уезжают в свое поместье, – слышите ли?
И, не дожидаясь ответа герцога, она быстро вышла.
«О, отпусти меня! Еще свободна я!
Потом мне не уйти, потом, обет забывши
И умирая, все ж скажу: люблю, люблю, твоя…
Но счастлив будешь ли, всю жизнь мою разбивши?»
Читая послание, принесенное пажом, Людовик Орлеанский, со свойственным ему легкомыслием, уже не думал об обиде, нанесенной ему дочерью Стефана II, графа-палатина Рейнского, и Тадеи Висконти. Он чувствовал потребность забыть на время о той силе, которая, как со ступеньки на ступеньку, толкала Изабеллу сначала к прелюбодеянию, теперь к цареубийству… от которого ее спасло впоследствии сумасшествие короля.
