– Деревянные города хорошо горят!
Это фразу на ломаном иврите произнес человек, возникший ниоткуда. Казалось, он соткался из темноты в дальнем конце юрты. На нем был длинный бесформенный балахон черного цвета, напоминающий рясу. Я напрягся, впервые увидев жреца Хадура вблизи и при свете дня. Но увидел я немногое: глубокий капюшон оставлял лицо в тени. Голос говорившего звучал странно, ивритские слова едва узнавались из-за непонятного, чуждого акцента. Подошедший жрец сел на колени слева от Альмоша и повернул голову в мою сторону, а может мне это просто показалось: капюшон не позволял проследить его взгляд. На шее у него висел на простой веревочной подвеске медальон с изображением чего-то похожего на летучую мышь, расправившую крылья. Появление незнакомца никого не оставило равнодушным. Урхо вздрогнул, а радхониты заметно напряглись. С удивлением я увидел, что и оба венгра напряжены. С лица Курсана сползла любезная улыбка и оно снова стало бесстрастным, как у болванчика. Альмош тоже не обрадовался появлением жреца, перестал ухмыляться и натянул на лицо брезгливое выражение. Пожалуй как раз для меня приход нового персонажа стал наименьшей неожиданностью.
– От сгоревших городов остается пепел – спокойно сказал Исаак – Кому нужен пепел?
Его спокойствие было спокойствием натянутой струны: голос радхонита звенел.
– На пепелище хорошо растет трава – так же спокойно ответил жрец – Да и кто ты такой, чтобы заботиться о чужом городе?
– Для купца нет чужих городов – это был Менахем – На пепелище не продашь и не купишь.
Жрец опустил голову и ничего не ответил. Было похоже, что он уже увидел и услышал все что хотел и продолжение спора его не интересовало.
– Кто ты? – спросил Урхо – Назови себя!
Жрец не пошевелился и за него ответил Курсан:
– Это верховный жрец Хадура.
– У жреца есть имя? – спросил я.
Мне ответил сам жрец, так и не подняв головы. Его голос звучал глухо из-под капюшона:
– У меня есть имя, но оно не прозвучит здесь. Ведь тот, кто знает имя человека, имеет над ним власть. Разве тебе это не известно, товарищ Лев Ковнер, еврей из далекой страны?
Его слова прозвучали явной угрозой и это поняли все: и венгры и радхониты и Урхо. К тому же все они смотрели на жреца с нескрываемым удивлением. И неудивительно, ведь свою последнюю последнюю фразу он сказал по-русски. Именно по-русски, и это не был полянский язык или то скандинавское наречие, которое Анюта назвала "русским" при нашем первом знакомстве. Нет, эти слова он произнес, хотя и с заметным акцентом, на языке Пушкина и Достоевского…
