– Это ты поймешь, господин, когда все остальное изменит тебе!
– Да, ты права, госпожа. Религия тех, кому все остальное в жизни изменило, – религия несчастных, обездоленных. Но теперь поговорим о чем-нибудь более веселом. Вопросы о вечности мне представляются туманными: кроме вечной красоты искусства, я не знаю пока ничего вечного!
В этот момент престарелый учитель Мириам пробудился и протер глаза.
– Подойди сюда, великий учитель мой, – воскликнула Мириам, – помоги твоей неопытной ученице справиться с этим капризным изгибом линии губ!
– Дочь моя Мириам, когда-то я был искусным в этом деле, – отвечал старец. – Но теперь я простой каменщик, а ты – гениальный архитектор. У меня было дарование, у тебя – божественный талант! Не мне помогать тебе!
Тем не менее старик подошел и восхищенно залюбовался работой девушки.
– Да, – добавил он, – тут вот, как сама ты говоришь, что-то не совсем верно… Но попробуй сделать вот так… Нет, нет, я не возьму резца из твоих рук, сделай сама!.. Видишь, теперь прекрасно!.. О дитя! Не мне тебя учить!..
– Не говорил ли я, что ты гениальна в своем искусстве, госпожа?! – воскликнул Марк.
– Ты, господин, говоришь много, и я боюсь, что многие твои слова не согласны с твоими мыслями. Но теперь, прошу тебя, не говори вовсе: я хочу изучить твои губы!
И работа продолжалась некоторое время в полном безмолвии.
Иногда во время сеанса Мириам принималась петь вполголоса, а когда заметила, что голос ее приятен молодому римлянину и убаюкивает старичков, стала петь часто. Кроме того, она рассказывала сказки и легенды иорданских рыбаков, и Марк слушал ее с видимым удовольствием. Иногда ее сменяла старая Нехушта, и тогда молодые люди жадно внимали ее полудиким сказаниям о далекой и знойной Ливии, о кровавых потехах пустыни и чудесах белой и черной магии.
Так проходили эти часы работы, дни следовали за днями счастливой чредой.
Но для Халева это были бурные дни жгучей ревности, зависти и ненависти. Он готов был в любой момент вонзить нож в сердце блестящего молодого римлянина. И Мириам поняла, что горе тому, кто полюбится ей. Теперь она боялась его, опасалась за Марка, хотя, в сущности, молодой римлянин был для нее ничем в то время, но она знала, что Халев думал иначе. В последнее время она редко видела его, он же находил возможность узнавать до мельчайших подробностей все, что делала Мириам или молодой центурион. Марк не раз говорил ей, что, куда бы он ни пошел, где бы ни был, везде встречает этого красивого странного юношу, которого она называет «друг Халев».
