– Мало ли? Лес велик. Было бы, что прятать, а духу травному как у ведьмы не быть?
– Да уж. Навар один чего стоит, а уж насушила добра! От травника дух за версту, да и в жилье над головой травы сплошняком висят, и на стенах, и вон, гляжу, под полатями козлы приспособлены под всякое коренье, а идола прятать в лесу, так это навряд, это надо быть круглым дураком, в лесу требы не прослужишь, какие в лесу требы, и выслеживать тебя не потребуется, сама тропу пробьешь. И вот еще я замечаю, злобу тут на тебя кое-кто имеет лютую, но что удивительно, при всей той злобе не горела ты ни разу.
Думаешь, идола сжечь боятся? – усмехнулась Потвора. – Оно так, идола сжечь боязно, но ведь и с Потворою связываться охотников не так уж, чтобы было много. А глаза у тебя хороши, мне бы такие, даже козлы с кореньями в эдакой темени углядел. Внимательный.
Олтух крякнул и цапнул себя за бороду в смущении.
Ну что, милый, кончились твои ко мне дела? Тогда давай обсудим мои. Пришел ты тайно, не с добром, вынюхать пришел и донести. Как уходить думаешь?
Глаза у ведьмы горели, как угли, взгляда от тех ее колдовских глаз оторвать было невозможно, а лицо ее оскаленное стало неким непостижимым образом вдруг к нему придвигаться и расти, и в том ее лице явственно проступили черты зверя хищного кровожадного. Олтух хотел ухватиться за меч, но руки его не послушались, лежали себе на столе, будто чужие. Внутри у Олтуха все затряслось мелкой дрожью, тело покрылось холодным липким потом, разум затопило ужасом. Но тут, на счастье его, Потвора вдруг насторожилась, зачерствела лицом и прислушалась. Взгляд ее ушел в сторону. Путы, сжимавшие тиуна, пропали. Он испуганно проследил ведьмин настороженный взгляд, всеблагие небожители, вот уж влип, так влип, кой леший дернул его в это дело ввязаться – откуда-то из-под полатей, нет, из-под пола, из глубины земли раздавались приглушенно утробные звуки, будто возился, вздыхая и чавкая, некто огромный, сырой и тяжкий. У Олтуха остатки волос встали дыбом.
Бабка споро поднялась. Лицо ее было нездесьное, жесткое.
– А ну-тко, милый, посиди немного один, я сейчас, и скользнула за дверь, только свет мигнул.
Олтух поднялся, выглянул наружу. Никого. Будто сквозь землю провалилась сквернавка окаянная или, скажем, улетела. Он вернулся в дом и присел на лавку. Домовой ей, что ли, чего сказал? Сорвалась с места, как собака за зайцем.
Дрожь внутри никак не проходила, вот ведь как напугала мерзкая людоедица! Желанье первое было бежать немедля, куда глаза глядят. Да ведь зазорно. Что ж он совсем, что ли, мокрая курица трусливая? Бабки дома не было, и никого не было, не воспользоваться таким случаем было бы уж вовсе глупо. Тиун еще раз выглянул наружу, потом постоял на пороге с закрытыми глазами, чтобы получше привыкли к темноте, и, гордясь мужеством, начал досмотр.
