Каждый из них знал, что должно будет произойти. Каждый из них знал, что произойдет. Никто не знал, когда. Никто не знал и одновременно все всё знали.
Само предчувствие смерти дарует от нее освобождение.
– Ты должен отсюда уйти, – мягким, совершенно уставшим голосом проговорила она, – Прошу тебя. Они проводят эвакуацию.
Женщина в годах, что уже совершенно не могла иметь права называться молодой, но совсем немного не доходила до звания старушки, почти что умерщвленная морщинами, удерживала его руки, прижимая их к собственной груди.
– Я не сделаю этого, – он отпрянул от ее хватки, легко отталкивая ее, отходя к окну.
Мальчик, еще не мужчина, но уже совершенно не юнец, начинающий терять детские очертания лица, и все больше и больше, совершая подобные взрослым поступки, грубеть, сложил руки на поясе, всматриваясь в очертания прохожих
– Прошу тебя! – она безнадежно вскинула к нему руку
– Я не предатель! – он развернулся, вскинул руки. Лицо его покраснело, сам он, будто служитель неведомых ангельских врат, извергал праведный гнев, – Я не сбегу, мама! Saltem aliquem, sed non me! Хоть бы кто, но не я!
– Они убьют тебя!
– Я сам пойду на их штыки!
– Они обесчестят нас!
– Мы сами себя обесчестим, если сбежим!
Она вздохнула, опустила взор, будто признавая собственное поражение. Сделав шаг, приблизившись к своему сыну, она, будто бы, совершенно обреченная, подпитанная одной лишь надеждой вновь взяла его за кисть, что он быстро отвергнул, и, медленно, совсем нежно, так, как умеют только матери, проговорила:
– Прошу тебя, послушай меня. Война, – это совсем не игрушка. Она не для таких, как ты. Не для таких, как мы. Я видела ее. И не хочу, чтобы увидел ты.
Сложивший руки накрест юнец, что, кажется, ожидал подобного хода, но каждый раз оказывающийся, как и все люди, что не способны оказаться под нежным, совершенно обволакивающим, кажется, не сдавливающим, но сковывающим напором материнской любви в некоторой мере укоротил свой гнев. Но каждый раз, как он возвращался к мысли, что инициировала его эмоции, в нем начиналась неприступная борьба. Одна сторона стремилась пощадить мать, другая – обличить. Но ни одна не пыталась прислушаться к ее словам и обратиться к советам иного поступка.
Женщина же, как легко догадаться, всегда, с момента рождения своего первенца и до мига исхождения из жизни, остается матерью. Мать же в своем постоянстве верна. Никогда она не забудет все о своих чадах. А знает их она лучше, чем кто-либо иной. Всмотревшись в его глаза, подметив битву, происходящую внутри буйного его нрава, и, заметив ситуацию так, как ни один человек не справился бы, имея даже менталистические способности, отступила. Она погладила его за плечо, посмотрела прямо в его глаза, и, медленно отходя, покинула комнату.
