Шарапкин неожиданно поймал себя на том, что связан непонятным образом со всеми ними, что к его сердцу и уму из разных уголков Земли протянуты квинтиллионы пусть незримых, но крепчайших нитей.
Он ощутил свою причастность ко всем делам родной планеты - как-то сразу, целиком, без перехода - и догадался, что так ведь, собственно, всегда и было, так - и не иначе!
Просто прежде сам он жил, не мудрствуя лукаво. А теперь пришла пора отчитываться - в сущности, перед собой...
- Эх, чего там мелочиться! - упиваясь собственным величием, вскричал Шарапкин. - Если уж по совести, так мне планету подавай! Она - как мать мне. _К_т_о_ я без нее? Вы сами посудите! И Луна нужна, и Марс, и Солнце. Вся Вселенная - вот так! И вы необходимы!.. Вы - мой опыт жизненный. И, значит, тоже - часть меня. Люблю вас всех!
Никогда еще в жизни Шарапкин не произносил таких речей, а тут вдруг прорвало.
Не то чтоб стало наплевать, но - словно камень с плеч свалился.
Некуда было теперь отступать. Либо ты - человек до конца, либо...
- Жизнь земная избрала меня своим представителем! - восторженно докончил он, испытывая в этот миг чувство великой и дерзкой своей правоты. - Я потому и был типичным! Потому и человеком стал! Спасибо! Вы мне многое открыли!
Небрежным жестом он откинул чуб со лба и барски развалился на кушетке - как ему казалось, очень величаво (человек он все-таки - венец всего, а не хухры-мухры!..) - и тут заметил, что мямляне смотрят на него с отчаяньем и очевидным страхом.
- Если таков единичный экземпляр и только так себя и мыслит... пролепетал один из них, кидаясь опрометью к пульту управления. - Ну, разумеется, - убито молвил он минутой позже, совершая фантастические пасы над приборною доскою, - разумеется, машина не способна заблуждаться... Теперь он действительно - сказал _в_с_е_. И не солгал - ни в чем... Цепь замкнулась. Он сейчас и в самом деле чувствует себя _ч_е_л_о_в_е_к_о_м_. Но... на каком уровне!..
Вот и конец, вдруг с тоскою подумал Шарапкин. Все узнали, а теперь убьют.
Еще хорошо, коли так...
Весь его задор куда-то разом испарился. Нервы сдали... Сделалось погано и тревожно.
А ведь поначалу было, как игра... Простой такой, невинный с виду треп...
Некоторое время мямляне тихо и согласно совещались меж собой.
Потом один из них - очевидно, самый главный - медленно приблизился к кушетке, на которой под непроницаемым прозрачным колпаком, как мумия в музее, возлежал Шарапкин, и почтительно сказал:
