–Если можно, пан атаман, я хотел бы отвезти ее домой и отдать родителям, а остальные девушки пусть поступают по своей воле.
–Ну что ж, в принципе имеешь право, твоя добыча. Только вот, что я хочу сказать тебе: ты сейчас становишься на ноги и должен сделать выбор, кем ты желаешь быть. Если запорожским казаком, то на Сечи нет места женщинам, если тебе ближе семейная жизнь, то забирай свою паненку и не возвращайся – я тебя отпускаю. И еще я тебе скажу: настоящие казаки не боятся никого- ни турка, ни татарина, а боятся только одного – женщин, потому что женщины забирают у них силу. Был побратим – и нет его, он уже тебе в бою не помощник, он не может уже делать то, что делал до этого, потому что влюбился. Поэтому запорожцы этих баб в упор не видят и венчаются навечно только с единственной женщиной – свободой, которая дороже им всего на свете. Поэтому не веди свою паненку на Сечь, а вези ее прямо домой и подумай, какую путь-дорогу ты выберешь.
Хлопнув меня по плечу, он развернулся и пошел к реке, отдавая на ходу команды, а я стоял, опустив голову под тяжестью того, что мне поведал атаман. До этого разговора я о таких вещах и не думал. Но теперь, встретив Басю, я начал кое–что понимать. Мне нравилась она вся: ее улыбка, игривый взгляд, копна волос, ниспадающая на плечи, ее кокетливое подергивание плечиком и томный ласковый голос. Мне казалось, что она само совершенство, что на свете нет девушки лучше ее. Я даже простил ее за то, что она почти не заметила меня тогда, на верховой прогулке, рядом с незнакомым шляхтичем. С другой стороны, я видел в ней высокомерие и шляхетскую надменность, с какой она смотрела на окружающих. Поэтому естественным образом возникал вопрос: где она, настоящая Бася? Как отличить, где ее природные качества, а где игра, в которой, возможно, негатив играет защитную роль? И вообще, как понять женщину? И можно ли ее в принципе понять?
Кроме того, я ни в коей мере категорически не желал отказываться от казачества, мне это нравилось, меня к этому готовили, а особенно после битвы я понял: это мое. До меня только сейчас дошло, что я натворил. Я рубил людей своей саблей так, что только слышался хруст костей да звон стали от разрезаемых доспехов или перерубленных мечей. Три половинки некогда единого целого медленно расслаивались, опускаясь на землю в недоумении. С другой стороны, татарские наездники тоже были не лыком шиты. Их кривая сабля могла разрубить всадника до пояса. Все зависело от силы удара и умения. Вон сколько всех – и их, и наших – навечно застыло на косе.
