– Кто там, кроме Лизы? – кратко переспросила жена.
– Так Кузьминишна, конечно. И Дашка с Глашкой. Да и то, если в людскую не ушли, как барышню уложили. Более никого не должно быть.
– Кузьминишна – это старая няня, её вы и спасли, – чётко докладывала мадам де Вилье пожарному. – Ищите, ещё две горничные девушки. И сама хозяйка, – тут она прикусила губу и почти расплакалась.
– Девицы две при входе, в первой комнате, говорят, сидели, ждали чего-то. Да задремали. Собака с ними ещё была, кудлатая такая. Всё тявкала, говорят, она их и разбудила. Все сами спаслись, выбежали сразу, как сверху потянуло. Напуганные ревут там… А, хозяйка… Спальня-то на втором? – тихо спросил он.
Баронесса кивнула, старый пожарник только зажмурил глаза. Тут Елизавета де Вилье разрыдалась, больше себя уже не сдерживая. Её муж, вернувшийся в разум, тоже понял этот молчаливый диалог, и сейчас должно было последовать что-то ещё более ужасное, но тут вмешался Корделаки.
– Господа! Выслушайте меня, это важно! Барон! Ваша дочь не ночевала во флигеле. Да вы понимаете меня? Слышите?! Её нет во втором этаже. Её вовсе тут нет сейчас. Вот письмо. Она собственноручно писала его на моих глазах с час назад. Живая и невредимая!
* * *
Над водой стелился туман, и робкий городской рассвет крался по улицам и площадям вслед за скачущим к окраине всадником. Корделаки до сих пор улыбался, вспоминая, как ему удалось вырваться из многострадального дома де Вилье, где сегодня ужас сменился случайной радостью, и откуда его никак не желали отпускать, считая посланником высших сил. Дочь в записке просила прощения у отца, за то, что без спросу посетила вечер баронессы. Она оправдывалась тем, что, зная пренебрежительное отношение всех домашних к её пристрастию к гаданиям, не посмела тревожить их просьбой сопровождения. И что любезная хозяйка оставила её гостить до утра. Мачеха прославляла своеволие падчерицы, а отец обещал поставить пудовую свечу за здравие баронессы и той гадалки, что выманила его дочь в роковой вечер из дому. Только это обстоятельство и позволило графу выскользнуть из благодарных объятий де Вилье – он объяснил свою спешку визитом к той самой гадалке, то бишь – гадателю, и был с благословениями отпущен.
Подъехав к постоялому двору, одновременно исполняющим и роль первой почтовой станции, граф увидел не свойственное такому раннему часу скопление народа перед входом. Различив полицейские мундиры, он дал себе слово больше ничему сегодня не удивляться. Здесь тоже явно что-то произошло или происходило в данную минуту. Корделаки спешился и пожелал войти, но был остановлен приставом и с пристрастием допрошен о цели визита. Граф лишь усмехнулся в ответ, напомнив, что не обязан отчётом, но может назвать постояльца, к коему имеет личное дело. Должностное лицо приняло доводы, но услышав имя и звание магистра, вместо того, чтобы успокоиться и пропустить случайного посетителя внутрь, округлило от возмущения глаза, а потом и щёки, засвистев в казённый свисток. Сбежались низшие чины, и Корделаки был задержан. «Тьфу, ты, неладная! – думал он, пока его под руки вели к начальнику. – Что ж за силы разбудил магистр своим гаданием, что они даже к нему самому дорогу застилают непонятного рода препятствиями?»
