Клац-клац. Цок-цок. Вот идёт большая птица, что питается плотью и кровью. Её крылья черны, её перья бритвенно-остры, её когти — стальные кинжалы. Берегитесь, люди! Заприте двери, закройте окна, опустите глаза. Она уже близко, она уже ждёт и жаждет. Вот-вот подберётся вплотную.
Птица ищет, выглядывает, примеряется. Она уже почти выбрала себе жертву и предчувствует будущую охоту. Представляет, как бросится, как вцепится в хрупкое беззащитное горло, как вырвет сладкое человеческое сердце, как выпустит на волю красную соль жизни.
Птица вышагивает по-над улицами, невидимая в тумане, сама призрачная как туман. Приглядывается к семенящим человечкам. Их мелочные заботы, их глупые надежды веселят птицу. Она сама ни о чём не заботится, ни на что не надеется, ни о чём не плачет. Всё это пыль, прах, суета. Куда спешить? К чему стремится?
Птица расправляет крылья, скрежещет когтями по земле. Осталось недолго. Самая малость.
Клац-клац. Цок-цок. Вот идёт большая птица, что питается плотью и кровью. Близится её ночь. Самая тёмная ночь в году.
* * *
Эмма выходит из дома, потягивается, кутается в пальто. Клац-клац — звенят пряжки на сапожках. Цок-цок — дробно стучат каблучки по асфальту. Эмма плывёт в густом слякотно-зимнем тумане, отфыркивается от оседающих на губах капель. Мимо мелькают люди-тени, почти бесплотные, почти неслышимые. Туман отнимает и краски, и звуки. Только каблуки Эммы выстукивают звонкое стаккато — клац-клац, цок-цок.
В голове тоже стучит и звенит. Тянет в висках, давит на глаза. Эмма поднимает руку, запускает её в волосы, разминает и массирует затылок. Это, конечно, не поможет, раз уж выпитая утром таблетка не помогла, но хотя бы на время отгонит призрак мигрени. Эмма ненавидит этот декабрьский туман, и слякоть, и морось, но поделать ничего не может. Каждый год, как по заказу, декабрь укутывается в туманный палантин, а серые сумрачные дни почти ничем не отличаются от беззвёздных ночей. Они приносят с собой мигрени, жестокие и продолжительные, и никакого спасения от них нет. Эмма прикрывает глаза, и в голове эхом отдаётся — клац-клац, цок-цок. К горлу подступает тошнотворный ком.
Она бы и вовсе не выходила из дома, но закончился сахар. И чай. И хлеб. И проще было бы перечислить то, что ещё осталось. Эмма и так откладывала до последнего поход в супермаркет. Кто же знал, что сегодня будет ещё хуже, чем вчера?
