– Фотограф – существо бесполое. Вот ты на него смотришь провинциально как на член в штанах. А надо смотреть как на художника, понимаешь? – рассуждала накануне Ирма, выпуская кольцами белый дымок тонких сигарет. Варя тогда завидовала этим кольцам и Ирме тоже завидовала. Догадывалась ли Ирма, чем закончится эта съемка?
Но это прошлое, а в настоящем Варю беспокоят только девушки на фото. Она зараз видит их по шестнадцать штук – столько вмещает экран телефона. Остановиться листать уже не может, но прицельно вглядываться – боится. Страшно вдруг их всех разом расшифровать. За семь лет-то сколько их на счетчике набежало? Сколько он таких, как она, усадил в тюремную камеру инстаграмного окошка? Сколько из них, как ее, приговорил к вечному откату в какой-то один проклятый день? “Скажи уже как есть, прямо, без закрутов,” – раздраженно встревает внутренний голос. И Варя подчиняется, выплевывает скользкие слова не на экран телефона, а прямо Глебу в лицо: “Скольких, тварь, ты из них изнасиловал?”
Варя надеется, что нискольких. А другая Варя, та, которая впилась иголкой в самое нутро и ежесекундно покалывает – просится наружу, хочет одного – оказаться не единственной.
К Ирме жизнь липнет, как сахарная вата к рукам. Все у нее как-то само складывается, без усилий. Даже не жизнь это, а сплошной парк развлечений с бессрочным абонементом. Она в этот абонемент кого хочет вписывает, кого приспичит – вычеркивает. Ирма в друзья себе надолго не принимает. «Понимаешь, люди они такие (морщится), хлебом не корми – дай прокатиться за чужой счет. Рубрика: не наебешь, не проживешь. И все бы ничего, но я же тоже не на помойке себя нашла, чтобы таскать их на своем горбу. Есть ноги, вот и гуляй ими в светлое будущее. Меня эти прихлебатели утомляют, как солнце в пустыне. Песка больше, чем загара. Одним словом, мне с ними – скучно, им со мной – невыгодно.» Перед Варей Ирма тоже не откровенничает, но и от себя не отрезает, как остальных. «Ты, Яша, другое. Мы с тобой в один ночной горшок ходили. Похуй, что двоюродные, родство же не названиями меряется. Родного человека по запаху чуешь. Это на уровне животных инстинктов. Условности тут ни при чем.»
И правда, детство у них было в складчину. Наваристое, хорошее такое детство. Свою мать Ирма знала только по фотографиям, та пропала без вести вскоре после родов и превратилась в немой вопрос, который девочка цепляла на взрослых, как гири. Маленькая Ирма каждого второго изматывала одним и тем же: «Где мама?» Отец Ирмы приходил в отчаяние от своей неспособности изобразить девочке эту самую «маму» и на долгие месяцы отправлял дочку из столичного Петербурга на родину – в угрюмый промышленный Норильск, к старшей сестре. Там Ирму ждал теплый прием тети Наташи и дяди Сережи с грудной Варей на руках. Панельная двушка каких-то смешных размеров едва вмещала молодую семью с двумя ползающими-бегающими малышами, но это был тот первый еще, ароматный период жизни, когда все лишения были в радость.
