* * *
А сейчас я буду совершенно откровенна. Что бы люди там ни говорили, а я решила все помыслы обратить к будде Амиде и сутрам. Беды этого мира – лишь недолговечная роса и не должно душе заботиться ими и не стоит жалеть сил, дабы прилепиться к праведности. Но ведь если даже и решу отвернуться от мира, еще будут минуты слабости – вплоть до тех пор, пока не вознесусь на облако. Вот и колеблюсь. Но годы подходят. Когда состарюсь, глаза ослепнут, сутры будет читать не в мочь, и порыв мой ослабнет. Может показаться, что я лишь подражаю людям с чувствами истинно глубокими, но сейчас мысли мои действительно заняты только одним. Разумеется, грешникам вроде меня спастись не так просто. Стоит лишь вспомнить о прегрешениях в прошлых рождениях, и печаль охватывает тебя.
* * *
Мне хотелось бы рассказать Вам все без утайки – о чем и не расскажешь в письме – о хорошем и о дурном, о людях и своих горестях. Но кому бы я ни писала, продолжать было бы вряд ли оправданно. Только посмотрите – на горести свои и на мое опечаленное сердце. Пишите же – о чем думаете, и неважно, если письмо окажется короче, чем мои бессмысленные каракули. Я жду его. И в страшном сне не вообразить, что будет, если мое послание увидят другие. Вокруг столько глаз и ушей!
Недавно я порвала и сожгла все старые бумаги и письма, и после того, как этой весной из остатков я смастерила дом для кукол, никто мне больше не пишет, а самой мне писать на новой бумаге тоже не хочется. Поэтому-то мое письмо столь неопрятно. На то есть свои причины, а обидеть Вас я не хотела.
После того, как прочтете письмо, верните его поскорее. Наверное, там есть места, которые не прочесть, а есть – где слова пропущены. Не обращайте внимания и читайте дальше. Вы видите – я все еще беспокоюсь, что обо мне подумают. Подводя итог, я должна признать, сколь глубоко привязана к этому миру. Но что я могу поделать?
* * *
На рассвете одиннадцатого дня государыня проследовала в молельню. Супруга Митинага находилась вместе с ней в экипаже, а придворные дамы отправились на лодке. Сама же я припозднилась и прибыла туда лишь вечером. Размахом своим сцена моления напоминала действо в знаменитых храмах. Потом сановники, которые только что развлекались, рисуя во множестве белые пагоды на лепестках лотоса, уже почти все разошлись; остались лишь немногие. Поздней ночью священнослужители – числом двадцать – читали оберегающие государыню молитвы – каждый свою. Над ними частенько посмеивались, поскольку они перебивали друг друга.
