– Значит, они не видели…
– Ш-ш, ш-ш, мисс! их никогда никто не видит, а то они ничего не могли бы сделать. Они не могут, если кто-нибудь смотрит. Но прежнего ребенка (и дитя лучше его вряд ли кому приходилось брать на руки) – уже не было! Ротик его был скривлен на сторону, веки опущены и он не переставал пищать и надрываться по целым дням и ночам; чем его ни кормили, все ему было не впрок, и он только чах с каждым днем, так что его ножонки стали походить на вязальные спицы.
Сама леди была при смерти, так что в первые дни мало обращали внимания на ребенка; но когда Мадж улучила время посмотреть на него, она сразу увидела, в чем дело, – ясно как день, и сказала отцу. Но мужчины – неверующий народ, мои милые, и всегда думают, что они все понимают лучше других; майор Окшот и слышать не хотел об этом, а только стоял на своем, чтобы мальчик был окрещен, даже бы с ним приключилась смерть от этого. Ну, Мадж знала, что иногда они улетают от прикосновения святой воды; но ничего не вышло; хотя маленькое создание барахталось и вопило, так что мороз шел по коже, особенно когда к нему прикасалась вода, но и после крещения оно осталось тем же жалким, крошечным уродцем. Наконец, госпожа поправилась и все мучилась над ребенком, ему было уже три месяца, а величиною он был с новорожденного младенца… тут Мадж открыла ей все и как ей вернуть назад свое дитя.
– Как же это, няня.
– Есть разные средства, мои милые. Мадж всегда советовала: разбить двадцать пять яиц, в то время, как на сильном огне кипит котел с водой, а между угольями засунута докрасна раскаленная кочерга, и побросать все скорлупы от яиц, по очереди, в кипяток, перед глазами ребенка в колыбели. Тотчас же он подымется и спросит, что вы делаете. Тут вы берете в руку раскаленную докрасна кочергу и говорите: «Варю яичную скорлупу». На это он скажет: «Мне четыреста лет от роду, и я никогда не слыхивал, чтобы варили яичную скорлупу». Тут вы вскакиваете с раскаленной кочергой и суете ее прямо в поганое горло; слышится шипенье и барахтанье, его выхватывают из колыбели, и вместо него вы видите в ней свое настоящее, розовое, пухленькое дитя.
– И сделали они так?
– Нет, мои милые. У госпожи было слишком нежное сердце, и она никак не могла решиться на это, хотя ей и обещали не трогать его, пока он не заговорит. Через два года у нее родился мастер Роберт, славный здоровый, крепкий ребенок, между тем как другой не в состоянии был ступить шагу и все сидел и пищал на полу; ноги у него были худые, как палки, руки – как птичьи когти, а все лицо сморщенное, как у столетнего старика или у той мартышки, что Мартин-боцман привез из-за моря.
