По великолепной парадной лестнице Анна поднималась с трудом, перешагивая со ступеньки на ступеньку. Наконец они достигли общих комнат на первом этаже и вступили в просторный Рыцарский зал с боковыми галереями. Издавна его использовали для торжественных государственных церемоний, которые устраивали герцоги Клеве, а до них — графы Берга. Двадцать лет назад здесь состоялась свадьба отца с матерью, а потом была помолвка Сибиллы с курфюрстом. Сегодня к приезду гостей в двух элегантных каминах во французском стиле разожгли огонь, но зал все равно не прогрелся, словно ему было необходимо присутствие толпы людей, чтобы напитаться их теплом. Свечи не горели, что придавало залу мрачности, и, проходя мимо каменных колонн, на которых покоился высокий потолок с деревянными балками, Анна дрожала от холода и ощущения покинутости.
За Рыцарским залом располагались просторные личные покои членов семьи герцога. Много дней провела Анна в комнате фрейлин матери, Kemenate, где жили женщины семьи, когда отец отсутствовал. Из всех окон открывались прекрасные виды на живописные окрестные пейзажи. Позади Kemenate находилась часовня, где герцогиня, проживая в резиденции, каждый день участвовала в литургии Часов[10], сама произносила слова службы, а дети стояли рядом с ней на коленях.
Слуги приготовили спальню для Анны. Стоявшая в углу печь, отделанная зеленой плиткой, была затоплена, перина взбита, гобелены с изображением цветов повешены на стены. Матушка Лёве приказала молоденькой горничной Герде распаковать сундуки Анны, и вскоре комнаты приобрели жилой вид, за исключением того, что люди, которые делали Шлоссбург настоящим домом, отсутствовали.
Когда наступила зима, ребенок подрос и стал толкаться в утробе у Анны. Сама она превратилась в затворницу и почти не выходила из своей комнаты. За ней присматривали матушка Лёве и горничная Герда, которой сказали, что ее госпожа страдает тяжелой формой водянки. Догадывалась ли служанка, чем страдала Анна на самом деле, кто знает. Герда была неграмотной дочерью фермера, обладала живым воображением, была расторопна и очень добра к Анне. Оставалось надеяться, что она не вникает в подробности жизни своих господ и не задается лишними вопросами.
Когда ребенок впервые зашевелился, Анна с новой силой ощутила реальность того, что в ней растет новая жизнь. Она заплакала от мысли, что ее ребенку не суждено узнать ни материнской любви, ни отцовской. Об Отто она старалась не думать, чувствуя, что если погрузится в мысли о нем, то сойдет с ума от тоски и горя. Он должен был находиться здесь, рядом с ней. Как можно держать его в неведении? Какая жестокость — оставлять младенца сиротой.
