Плетень они починили быстро. Андрей только похваливал Яна за ловкие руки.
– Теперь вижу, хлопец, не пропадёт с тобой моя дочка: и хватка есть, и желание работать! Вот сейчас ещё на косьбе попробую, а тогда и решу отдавать за тебя Олесю или нет?
Они вернулись к сараю. Андрей достал косу и стал её точить, а Яну наказал:
– Ты пока Мушку выводи. Станет кусаться, бей по зубам, не жалей!
Ян уже шёл к конюшне, как совсем рядом из леса донесся истошный девичий крик. Андрей, как был с косой в руках, помчался в ту сторону, крикнув на бегу Яну:
– Ружье возьми, в спальне над кроватью висит!
Катерина после смерти родителей часто корила себя за бессердечие. Дело было не в том, любила она или не любила своих "батькив", а в том, что не проявила должного интереса к их жизни. То есть ей казалось, что никакого интереса и не было… Даже смерть матери она истолковала по-своему: рано померла от тоски по мужу. Значит, крепко любила? А вдруг её что-то мучило? Почему никогда не рассказывала дочери о скрывавшемся в доме революционере?..
Впрочем, однажды, Катя вспомнила, мать начала говорить странные вещи: что отец всю жизнь болел, что судьба лишила её самого главного, и что не будь у неё Катерины, давно бы в петлю полезла… Она тогда оборвала мать: мол, чего причитать, отец её так любит, а что с палочкой ходит, так это ничего, не то, что Севастьян, который бездвижный лежит после того, как медведь его заломал… В кои веки мать хотела душу открыть, а доченька, черствая, только отмахнулась!..
– Катя! Катя, очнись! – Дмитрий крепко сжал её руку: Катерина так задумалась, что не заметила, как в комнату вошла женщина, видимо мать Константина, и доброжелательно улыбается ей. – Вы уж извините мою жену, устала с дороги!
– Ничего страшного, – женщина приблизилась к сидящей Катерине, и та сконфуженно вскочила. – Красавица! Замечательная красавица! Я всегда говорила, что только в провинции могут произрастать подобные самородки, правда, Аристарх Викторович?
Катерина было откликнулась на её доброжелательный тон, но, вглядевшись попристальнее в лицо Руфины Марковны, как та представилась, увидела, что её глаза вовсе не выражают тех чувств, о которых женщина говорит, а, скорее, холодно её изучают. Зато как засияли они, когда Первенцева обратила взгляд на сына.
– Костик!
– Мама!
– Я знала, я чувствовала, что ты жив! Судьба не могла так жестоко со мной обойтись!
Сын тоже непритворно обрадовался, подбежал, обнял её и, как старые товарищи, голова к голове, они вышли в другую комнату. Только на пороге, полуобернувшись, Руфина Марковна произнесла:
