Дмитрий склонился над Катериной и коснулся губами её губ. После ванны – чистый и благоухающий – он всегда так напоминал о себе.
– Павлика ещё не привели?
Катерина взглянула на напольные часы, выполненные в форме длинного узкого шкафа – они били каждые полчаса, благо дверь в их спальню закрывалась плотно…
– Через три минуты Евдокия Петровна приведёт его с прогулки.
– Как на службе! – хмыкнул он, усаживаясь с кипой газет в другое кресло.
Вообще, у Дмитрия Гапоненко было три жизни: две – видимых глазу, одна – невидимая.
Первая жизнь – жизнь большевика Гапоненко, преданного делу партии выходца из простого народа. За пять лет, проведённых в Москве, он никого не обидел, не подсидел, ни на кого не написал жалобы или доноса, и тем не менее его боялись. Медленно, но уверенно он поднимался по служебной лестнице. Нисколько не беспокоясь о тех, кого он оставлял позади. Это был загадочный человек – вещь в себе у всех на виду…
Вторая жизнь – жизнь мужа и отца – была диаметрально противоположна первой, ибо в семье его никто не боялся. И меньше всех пятилетний Павлик. Дмитрий часами возился с сыном, не переставая удивляться чуду, которого в жизни прежде и не ждал: на его глазах рос человек, плоть от плоти Гапоненко!
Почти с тем же удивлением он наблюдал за женой – в ней не осталось и следа простоватой, неуверенной в себе селянки. Она подмечала все нюансы быта в семьях его высокопоставленных коллег и незаметно для других перенимала их для себя, так что через некоторое время её нововведение таковым уже не казалось.
За пять лет она стала одним из лучших переводчиков Наркоминдела, а профессор-лингвист, обучавший её когда-то ещё на курсах иностранных языков, предложил Катерине заниматься наукой. Успехи, которых она достигла – восемь иностранных языков за пять лет, – нуждались в изучении и распространении приобретённых ею приемов среди других лингвистов.
Прежняя девическая смешливость Катерины, озорство и порывистость будто сгорели в камышах Азова вместе с цирковой кибиткой, и только постель превращала её в страстную, темпераментную жрицу любви. Этот контраст волновал Дмитрия тем больше, что такой знал её только он.
Третья жизнь Дмитрия Гапоненко, скрытая от посторонних глаз, никогда не прекращалась. Это была его внутренняя жизнь, та, о которой никто не догадывался. Он не знал немецкий язык так же блестяще, как его жена, но одну немецкую пословицу запомнил навечно: "Вас виссен цвай, кеннт дас швайн!" (Что знают двое, знает и свинья!)
