Юрка, этот мелкий изверг, глубоко ошибался насчет моей сдержанной натуры. Шмыгая позорной водицей в носу, я буквально всем сердцем своим мальчишеским чувствовал, как все мое подмоченное тело наливается безрассудной злобной немальчишеской силой, требующей немедленного выхода.
И ради законной мальчишеской формальности я еще раз интересуюсь, едва ли не с болью проталкивая:
- Ага, по шее захотелось?
В этот миг я презреваю все, и самое главное - Юркин тыл, дядьку Владимира Арнольдовича, второгодника, с пустыми стекляшными глазами и замашками иезуита и гестаповца.
В эти мгновения мой гнев благороден, безрассуден и нерасчетлив, и он-то сбивает с Юрки наглую спесь и сделанную авторитетность.
Юрка всем своим подлым продажным нутром учуял мой моряцкий напор, но все равно по привычке жиденько хорохорится:
- Ты че, дурак, что ли? Давно нос не квасили? Псих, что ли? А, пацаны?
Мне такое заявление даже на пользу: значит, он считает меня психопатным, - ла-адно, он будет знать, как нечестно обливаться!
А пацанва замерла, как в настоящем Цирке, они поняли: сейчас случится драчка! Бойцы, вроде, в одной весовой категории, хотя Серый (то есть, я) немножко потяжельше, зато Юрка дылдастее, жилистее и ловчее, а зато Серый совсем не дрейфит, и белый, как обсыпанный мукой... Наверное, точно Серый псих!
Кстати, от моего первого разведчиского недоумения до этих заинтригованных мыслей приятелей одноклассников прошли всего-то ничтожные секунды, - я же окончательно созрел, чтобы надавать по худой Юркиной шее, чтоб знал, гад! Чтоб не думал, что все трусят его троюродного дылдяру... А то ишь!..
И я коротко психопатно всхлипнул, и в следующий миг мой мокрый кулак превратился в пребольную увесистую кувалдочку, которая приземлилась прямо на ошарашено пристывшей тупоносой пуговке Юрки Стенькина...
И тотчас же из-под кувалдочки брызнули багряные жидкие дребезги. Худое ловчистое тело Юрки мгновение колебалось как бы в раздумье, а затем валко осело всей костистой задницей на кафельный мокрастый пол, чуть ли не в середку обширной откуда-то поднатекшей лужи.
Итак, враг, в лице подлого Юрки Стенькина, повержен моей доблестной младенческой дланью. Повержен...
По правде, говоря, вся тогдашняя незамысловатая младенческая битва нервов и кулаков и есть та самая прелюдия к моей последующей жизни. И в интернатской бурсе, и вообще посреди людей, среди которых обязательно встречаются и подобные псевдостенькины разины, и с ними следовало научиться уживаться, хотя бы и этаким драчливым способом. Иначе ведь на шею сядут, и погонять примутся, - эту тонкость в те малолетние годы я учуял интуитивно, личной подкоркой.
