Фейдерлин прищурился, а меня в жар бросило от его взгляда. Варги! Уж лучше бы он меня ненавидел, тогда все было бы очень просто и понятно.
– И потом… – хрипло прошептал он, склоняясь к моему лицу, – ты же догадываешься, что есть много способов доставить друг другу удовольствие, не лишая тебя при этом девственности?
Кровь ударила в голову, и… сама не знаю, как так вышло, что, почти не замахиваясь, я залепила ему пощечину. Когда он отшатнулся, отпустил меня, прошипела:
– Подите прочь, саннор. И больше не приходите ко мне с такими предложениями.
Фейдерлин невозмутимо потер щеку, на которой розовело пятно.
– Дерзкая и интересная штучка. Я бы мог взять тебя прямо здесь, на полу, и плевать на то, что пришлось бы таскать Арктуру новых девок. Но, пожалуй, так будет даже интереснее. А за пощечину… – тут он быстро облизнул губы, а меня передернуло.
– Ты – рабыня, – сказал он уже у порога, – не забывай об этом. Тебя могут наказать. Могут бросить в карцер. Могут выпороть. Могут выставить голой на обозрение всем обитателям замка.
Я промолчала, тяжело и надрывно дыша. Маг был прав. Нужно быть тише воды ниже травы, не стоит нарываться на неприятности, иначе все закончится для меня весьма плачевно. А в груди все рвалось, горело, полыхало. Господи, почему я не могу превратиться в дракона и просто улететь отсюда?
Обессилев, я опустилась на табурет, все еще глядя на дверь, за которой исчез Фейдерлин. Только его домогательств не хватало! А ведь я здесь действительно никто, бесправная вещь, и он может делать со мной все, что заблагорассудится, – никто и слова поперек не скажет.
Я окинула взглядом корзины, полные рваного белья, и стало тошно. Ну почему, почему все это происходит со мной? Чем я провинилась? Или наоборот, почему Господу угодно возложить эти испытания на мои плечи? Глаза жгли едкие слезы. Давя в себе рыдания, я снова взялась за работу. Решила, что на обед не пойду, как-нибудь перетерплю до ужина. Видеть ту же рыжую после того, что она здесь устроила, не хотелось. Да и вообще никого не хотелось. Разве что Айту.
Внутри все сжималось от боли. Оказывается, слова Фейдерлина задели меня куда сильнее, чем показалось сначала. Нельзя ему больше показываться на глаза. Нельзя напоминать о себе.
Вся беда заключалась в том, что он здесь хозяин, а я – вещь. Вещь можно использовать, сломать и выбросить. И я была бессильна что-либо изменить. Единственное, что я знала точно, – меня он не получит.
